М. Фелан - Жан-Жак и его истории

Наш несостоявшийся писатель лежал один в темной пустоте. «Es gibt für alles Grenzen! 2 2 У всего есть границы (нем.) » – жизненное кредо фрау Цауберин, его мамы. Она была отчасти права… может, он бы ее и послушал, если бы она признала его право быть тем, кем он хотел быть. Он впервые пронзительно заскучал… но не о ней, а о другой материнской любви. Возвращаться к себе домой ему совсем не хотелось.

Ему снилась Полина. Она любила его страстно и горячо. Проснувшись, Жан-Жак долго не хотел вставать. Но затем впал в окончательное уныние, ибо знал, что его сны-перевертыши воплощались в жизнь ровным счетом наоборот.

После возвращения в Москву жизнь для Жан-Жака стала казаться невыносимой. Каждый раз влюбленный погибал при расставании с ней . Кое-как доживал до новой встречи, и, увидев ее вновь, грустил о предстоящей разлуке. Грустил и ощущал себя настолько одиноким и брошенным, что душевная боль парализовала все его существование.

Полина вернулась в свою привычную жизнь. Она была готова к расставанию. Ее любовные истории начинались и заканчивались ранее, до него. И он никак не изменил позицию ее сердца. Он скорее стал отдушиной, приятной ноткой сладкого шампанского, которого много не выпьешь.

Когда он приходил на ее урок, Поля спрашивала шаблонную фразу «Как дела?». Жан-Жака это раздражало! В таком же ключе можно разговаривать и со всеми остальными, посторонними людьми! К чему произносить слова только лишь по привычке? «Невыносимо с тех пор, как встретил тебя!» – злился он про себя, но на самом деле сердце его кровоточило любовью. Он был готов отдать все, чтобы оказаться с ней вновь.

– А у тебя? – обреченно отзывался он.

– Нормально, – отвечала та голосом человека, пытающегося скрыть собственное несчастье под маской мученика. У нее была своя жизнь, отдельная от него. Свои проблемы, свои дела, свои взлеты и падения.

На этом вопросе их разговор, как правило, заканчивался. Хотя внутренний голос Жан-Жака и продолжал отчаянно кричать: «А ведь мы могли бы быть вместе! Радоваться мгновениям и заботиться друг о друге! Открывать уголки неизведанного нами мира! Я бы отдал тебе все… зачем ты отвергаешь мою любовь?!». Молодой человек все чаще и отрешеннее смотрел вдаль. Полина замечала эти грустные глаза, но ничем, кроме сочувствия и жалости ответить не могла. Мысленно она полагала: «Наверное, лучший способ прекратить его агонии – отдалиться как можно дальше…». Хотя, если копнуть поглубже, то порою она чувствовала голод в нижней части живота при мыслях о нем. Иногда она засыпала, думая о нем. Периодически ей не хватало его объятий. Но чаще ее занимали совсем другие дела.

По нарастающей шли неспокойные времена, как у Жан-Жака, так и у всей Москвы. На улицах откровенно слышались перестрелки, Андрей по соображениям безопасности стал встречать жену по вечерам, а Жан-Жак… Жан-Жак одиноко провожал их глазами. Это был «не ее мужчина», как однажды выразилась про мужа Полина, но «он был, так и пусть будет».

Жан-Жак даже пытался взять ее сердце ревностью. Как-то раз зачем-то намеренно соврал, что женился… но она отреагировала спокойно, с достоинством, по-приятельски. И еще больше отдалилась. Он не знал, что задел ее чувства, а она не знала, как он был подавлен. С каждым холодным днем они общались все реже и реже.

Его гордыня шла в ногу с ее одиночеством. Когда Жан-Жак перестал набирать ее номер. Балерина забывала о нем. Через какое-то время он, обугленный своей агонией, возвращался к ней. Но вновь слышал безжизненное: «Как дела?». Иногда он признавался, что не может без нее, что по-прежнему ее любит, а она молчала или отвечала, что у нее и так есть проблемы, не вдаваясь в подробности. Они все глубже растворялись в молчании.

Дела у Полины обстояли и вправду незавидно. Мужу стали угрожать на работе и в итоге вынудили уволиться. Поиски нового дела затянулись, и кормильцем семьи невольно стала жена. Ей же сообщили, что во всех старых постановках меняют состав. В новых списках фамилия Дорова почти нигде не значилась. Клиенты стали уходить с занятий: ни у кого не было денег. Поля старалась воспользоваться любой возможностью, чтобы остаться в балете. Роман за романом, интрига за интригой – настанет время, когда она почувствует полнейшее опустошение и тотальное одиночество, доживая день за днем со стойким терпением, которое у настоящих балерин не кончается никогда.

Жан-Жак прогорел и разорился. Он устроился учителем английского языка в школу, и зарплаты едва хватало, чтобы оплачивать одну единственную комнатку, в которой протекал потолок и летал запах плесени. Он ненавидел английский, и ему было сложно находить подход к столичным детям. У многих из них родители были замешены в криминале, что отражалось на детском характере. Жан-Жак слоями надевал на себя жизненный опыт, но в душе оставался все тем же ранимым мальчуганом, подбитым фразой: «Тебя не поймут!». Его действительно не понимали. И не принимали. И он много страдал.