Рим Юсупов - Гений

Не все из них суть правды им несли.

Разборчивы, смышлёны лицеисты —

В сознание своё перенесли

Лишь истинные золотые мысли.

В лицее многие стихи писали.

Так, Ильичёвский, Дельвиг, Кюхельбекер

Себя почти поэтами считали,

Читая вслух свои стихи нередко.

Но Александр… Он не торопился

Вслух оглашать стихи, ещё не веря

В то, что давно он с Музой подружился.

Друзей своих стеснялся он, наверно.

Он не желал, чтобы они смеялись

Над строками его стихов несчастных.

Но мысли Александра всё же рвались

К поэзии, волшебной и прекрасной.

И торопясь, как прежде, к совершенству,

Оттачивая слоги и слова,

Он находил в поэзии блаженство.

От слов и рифм светлела голова.

И вновь его манил неосторожно

Мир новых, тайных мыслей, ярких дум.

Отдавшись одиночеству, возможно,

Он приучал к поэзии свой ум.

Но был лицей не очень светлый храм.

И послушание считая главным,

Подслушивали, наблюдали там

За всеми надзиратели упрямо.

Пилецкий – главный надзиратель, он

Знал всех питомцев, все их разговоры,

Подкрадываясь тихо, как шпион,

До келий их и даже до уборных.

Запоминал любое слово, знал,

Кто дружит с кем, о чём ведут беседы.

Свободно думать, мыслить он мешал,

Про все события лицея ведал.

Быть в курсе дел всех он спешил не зря,

Своей повадкой хитрой всех тревожа.

Его боялись и профессора,

И, может быть, и сам директор тоже.

Он запрещал писать стихи, читать

Иные книги, «пагубные», «злые»,

Которые могли воспламенять

Огнём свободы души молодые.

Стеснял он юности порыв, спеша

Закрыть дорогу к истине великой,

Над молодыми подлый суд верша

И не давая всем им права вникнуть

В суть справедливости между людьми,

Что издревле была для всех священной,

И ею жил давно иной весь мир.

И лишь России не было прощенья

За рабство крепостное, голод, гнёт

Крестьян и даже и других сословий.

Как жил в те годы всей страны народ,

У педагогов в лекциях – ни слова.

За что Сперанский, деятель страны,

Подвергнут был немилости суровой,

О том, что мир в преддверии войны,

Хотя к вой не Россия не готова,

О жизни, о политике… всегда

Вслух говорить, как прежде, опасались.

Когда ж нависла над страной беда,

Грозя вой ной, с иллюзией расстались.

Лицея жизнь была тиха, скромна,

С утра занятия, затем прогулка

По саду царскому у Царского села.

Здесь, у дворцов, сердца их бились гулко:

Вдруг встретится великий государь.

Но их встречало тихое безмолвье.

Был занят важными делами царь,

Дай бог ему и силы, и здоровья.

После прогулки был обед, затем,

Чуть отдохнув, вновь в классе занимались.

В разнообразии уроков, тем

Они постичь мир прошлого старались,

Иных народов жизнь, их быт и строй,

Царей, философов и полководцев.

Прельщала их история игрой

Теней веков, чьё время не вернётся.

Но более прельщала всех она,

Поэзия – полёт душевной страсти,

Что на земле в любые времена

Дарила людям истинное счастье.

И боль, и гнев, и радости восторг,

И море чувств она в себе таила.

И Александр устоять не смог

Перед её волшебной, чудной силой.

Он, с детских лет к ней приобщаясь, жил,

Наполненный задумчивостью, словно,

Невидимый для всех, куда-то плыл,

Ещё не ощущая силы слова.

Овеянный легендами времён

И отданный фантазии вселенной,

Казался тихим, незаметным он

И всё же просыпался постепенно.

Иная жизнь в его душе жила,

Она незримо набирала силы

И как-то незаметно расцвела

И в нём талант великий разбудила.

Из тишины, небытия, из тьмы

Как бы воскрес он, озарённый светом,

Чтоб изменить жестокий этот мир

И оживить сердца людей планеты.

Излишне строгим, злым, коварным был

Иезуит, монах Мартин Пилецкий,

Он Александра просто невзлюбил

За тон речей его, довольно резких,

За независимость и гордый вид,

За думы тайные, его небрежность.

За то, что он в душе своей хранил

Необъяснимую для всех надежду.

Его упрямство, затаённый гнев

Терзали сердце чёрного монаха:

Как смеет отрок, словно юный лев,

Не принимать целительного страха,

Отвергнув наставления его,

Не чувствуя предупреждений грозных,

Когда весь мир во власти злых тревог…

Всё это было просто несерьёзно.

Но Александр не воспринимал