Леонид Жуган - В феврале 42-го или в апреле 61-го

А при Иване за столом Фёдор продолжил: «Даже если ты, Иван Сергеич, допустим, часть секретной операции по проверке, скажем, психологической устойчивости наших душ по деревням при нашей райской жизни, то мы тебя не выдадим секретным органам. Ты не диверсант и не иностранный шпион – за каким лешим тогда одевать тебя в зимнее для такой работы? Не знаем, не видели – с Дона выдачи нет – лучший вариант и здесь. А сообщим – вдруг повернут выдачу таким боком, что сами все пожалеем: кто их, эти секретные органы, знает? Тебя, наверняка, по головке не погладят, что тебя разоблачили простые деревенские, правильно? Нас тоже, может, пожурят несладко, что что ж вы не приветили, как подобает, бойца с фронта, а к телефонам кинулись?» Все согласно и молча кивали. «Спешить некуда. Солдат – не шпион. Если и помешался странно – не страшно: на людей ведь не бросается. А оружие пока припрятать основательней надо будет, от греха подальше», – это Фёдор успокаивал уже себя самого.

Но соседушка Игорёк, любитель розыгрышей и сплетен, не заморачиваясь долго чувствами, ни своими, ни других, под шумок сбежал. Вроде как за добавкой к самогону пошёл в магазин, народ поздравить. А сам позвонил по телефону из магазина в милицию. Пошутил пьяненький незадачливый мужичок в радости от полёта Гагарина, что в Охотном объявился космонавт, и у него не всё в порядке с головой: «Бредит, что он из 1942 года, с фронта, наверно повредился в полёте? А, можа, он шпион, чтобы сеять смуту в праздник народа? Даже переодет в военное зимнее! Не опасен такой человек людям?» Но волновался дядя больше за себя, любимого, хотя кумекал про себя дюже даже разумно: «Если время начало трескаться и пошло по швам, надо ж срочно разбираться, а то, точно, это чокнутое время ещё и в рай забросит не дай бог». Ну, не хочется нормальному человеку весной и с рюмочкой – и прямиком в рай, когда и на земле хорошо, как в раю, а теперь и в космосе неплохо! А продавщице Клавке Игорёк похвастался: «Не боись, мне за сообщение ещё награду дадут, вот увидишь, ты ж ничего не знаешь ещё». «Ну, что взять с дуремара?» – Клавдия только повертела пальцем у виска, не забывая повертеть и юбкой: клиент-то с любопытной информацией и пригодится ещё ни раз такой плешивый коллекционер слухов.

Пока нет подвыпившего соседа, радушным, молодым хозяевам и Ивану всё так же нелегко поймать логику за хвост. Фёдор с Марьей переживают за Ивана, мысли ходят по кругу. Фёдор пытается представить и себе последствия, когда погибший и одновременно живой солдат откроется властям: «Я вот что думаю, Иван: в раю ли мы небесном или в нашем, земном, как мы считаем, – но точно никто ничего не скажет, потому что никто не знает этого. А вот как будут думать о твоём случае в КГБ? Наверно ж наше КГБ тоже оберегает нас в нашем райском существовании? Порядок везде необходим. Даже в аду, наверно ж? Кто-то ж должен следить за огнём под сковородками грешников?! А? Вот ты объявился – а почему фамилия твоя на памятнике? „Непорядок“, – скажут. Но у кого? У всех – или у тебя одного? „С этим бойцом что-то неладное, – начнут кумекать. – Давно нет войны, и у нас тоже. А как мог так долго незамеченным прятаться солдат? А мотива прятаться нет…“ Документики, конечно, сверят и проверят у считающего себя погибшим на войне – и неизвестно ещё, чем эта проверка обернётся для всех. И здесь, и для родственников на родине там, если мы все здесь – ещё там, на земле».

Марья тоже рассуждала в печали: «Ну, да, что-то необыкновенное произошло, может, если мы на земле? Но тогда запросят армейские и больничные инстанции, а по их данным ты, Иван Сергеевич, считаешься убитым. А фото, допросы и семья подтвердят, что ты – Иван Жуган, боец, который ничего не помнит больше после 27 февраля 1942 года, но всё же как-то явился с фронта. И что же тогда делать властям и ответственным за безопасность? Как пить дать тебя упрячут в секретные институты. Начнут опыты ставить на тебе. Да и нас самих затаскают по кабинетам. И родню твою тоже. Наводить порядок будут. А если в головах навести порядок не получится? А в дурдомах выходных нет. И тута тоже…» – и всё подкладывала райские во всех смыслах соленья каждому. Фёдор только боялся, что Иван спросит, мол, а в деревне при вас не хоронили кого-нибудь? Но Иван пока не поставил такой вопрос ребром перед своими мыслями. А на такой нонсенс с бессмертными душами Фёдор пока и сам не знал, как ответить, чтобы выкрутиться согласно религиозным инструкциям и согласно науки одновременно. Он только вздохнул над солёным грибочком: «Лишь бы Игорёк, клоун доморощенный, не вспомнил невзначай какие-нибудь похороны здешние, чёрт леший!»