Евгения Никитина-Кравченко - Стихоложество

ну так и есть, что лето обычайно: недурственна листва и все путем

трамвайным по ребру, и снова стайно летит всевышний день, всегдашний стрем.

ничем, ничем, ничем не распорошишь, разворошишь гнездовье кораблей

в глазах, где движется не пристань – поршень: приладиться к тебе, врасти сильней,

не бередить, не быть и не спонтанить сугубо свой, интимнейший коллаж

за яростным окном: бумага-камень, кулак-ладонь, затупленный пейзаж.

будет тебе река, как сухой старик, вымытый после встряски прожженным виски,

и голенища браги, как моби дик, – мокрые, откровенные, пахнут кислым.

тщетна у лета пластинка, игла и гнет; гордо июлит, гляди, и не сносит пах ни

придыханья жары, ни зрачков сирот, будто зрачков крота или запах псарни.

только запястье тончает, летит вовсю. протоколируй, небо, документально:

се, подписавшийся ниже, сведен к нулю, время примерно к августу, подпись бранна.

такие желваки, стрижет лишай

весь оборот лица, с изнанки вяжет

как после просмакованного «ша»

хурме, избытку сна, молчку и враже.

залечь на дно как под тебя да недосуг,

кому какое дело в самой самке

следить за лбом морщинистым и пух

есть волос тополей, не выпал дамкой.

теперь залягу, будет гопака

пускать собачья снедь и нефть в корыте

лакается прогулкой до пока

крахмал воротничка по шею врытый.

давай, июль, закосим под людей,

под этих всех, кому легко и мутно

от сонных до бессонницы ночей

и кто опровергаем утром.

от края комнаты до горла, где болит

миндалина и красный жжется сокол —

сорняк для бешеного гонга – и палит

крылом от маковки до холода и сока,

от тверди дверной, где порог, стезя, нога,

закинутая, вброшенная в берег

от края этого до самого долга,

до тонкорукого с похмелья бега,

от этих молочаевских глазниц,

в которых зелени по самое разуйся

и не вдеваемая нагота ресниц

ни в мясо Божие, ни в кость, ни в буйство,

от гальки пропесоченной, в проем

отчаянья, затравки, прободенья,

отрезка, ямы, стана, в ветролом —

не отворачивайся от меня, забвенье.

здесь не то чтобы детство, а прочий помост

меж вторым подоконным и спелым

голым яблоком, что ли, разрезанным от

переносицы к топкому мелу.

и кого из нас больше в дому посему,

по которому ходишь, не скручен

ни в бараний рожок, ни во тьме посошок,

ни чему еще врешь, не замучен.

это сюр, Божий сюр, и фригидна тоска,

и зудит отчий спам, и мазутом,

долгим спелым мазком чертит абы рука

что-то вне, словно ртом неразутым.

на самом-то деле от круга уходит листва,

от круга лица твоего, треугольника мора

в глазах полудремных, полуденных, полунева

течет и взывает к морям из ладоней и сора.

не любый, а самый ничей, ничему на постой

оставленный скорым, чтоб по ком-то забыться

и сбыться от корки до края, до края и стой,

и стой, погоди, погоди, не пали эти лица —

вон то, пред горою без носа и шрам у брови —

теперь не мое, а за ранцем сентябрь; плетутся

подкошены ноги и колко от ветра на вид

некрепким лопаткам моим, високосным и грустным.

живи со мной в лесу, живи в весу

почерковедческой иконописи мятой,

и мята глаз и губ кудахчет псу

задверному: ату, мой перекатый.

подошв вериги-шуры, пустоглядь

и муры лета колыхают и курлычут:

опять в роду последний сын, опять

тот августовский жар и вычур.

и можно божески про все ему в зрачок —

немое, сокровенное, по крови

одной и бирюзовой, на бочок

выкладывать за край и кровлю.

но тут уже не август – сталактит,

дрожит молчальником над талым черноземом,

и грудь геолога от пустоты мычит

в косяк двери, косяк птенцов над зевом.

Ничего, кроме точного «будет, давай в сентябре»,

позасолнечным месяцем, молокоедом строптивым

вытираешь испачканный палец, не свой и во сне,

и слюна горьковата и просит железа и дыма.

И такое опять познакомое то ли в лицо,

то ли в плечность плотины в стопе, проходящей бесстыло,

ну споткнись же о взгляд августовского «мало ли что

будет с этой душою твоей, зачехленной и гиблой».

Минометное горе мое, Божья ворвань, слепой казантип —

гулким топким штыком где-то здесь, где стучит и смеется

этот мой тонкокожий двубортный молчун-арлекин

то по левой, то правой щеке у малютки-аорты

проходящий то вкось, то прямей, в направлении от