Юрий Катаев - Бесцельное парение над полем

Обрывки тихих, сонных фраз,
На поезд замкнутые лица,
Бездумное томленье глаз
В оконных, временных границах.

Для них вокзал, я вместе с ним,
Непривлекательны, мгновенны —
Лишь душный поездной интим
Движений вялых, манекенных.

Гудок – прекрасный студотряд
Построен в ряд в дверях вагонных,
Флажки, флажки, нездешний взгляд,
И вновь пути пустынны, сонны.

И вновь накрапывает дождь,
И окна тускло осветились,
И мир вокзальный так похож
На то, что на душе скопилось.

Словно роспись на фарфоре,
Розовеют облака.
Как на голубом просторе
Эта розовость легка!

И строений близких лица
Нежно-розовым полны,
И далёкие границы,
Чистотой озарены.

В никуда ведёт дорога,
Ноги нежатся в пыли,
И ни срока нет, ни прока
Ни вблизи и ни вдали.

Запредельно поздний час давит тишиною,
И переполняет вас ясностью, покоем.

И, откинув на ковёр голову чужую,
Вы глядите на окно и луну большую.

И любой предмет глядит, став одушевлённым,
То надменно, то с тоской, то самовлюблённо.

И не одиноко вам, и не бесприветно,
Ведь, такой же вы предмет средь других предметов.

И душа через глаза входит и выходит,
А затем – через окно, и по свету бродит.

И свободно сутью всей можно обратиться
И в свечение луны, и в окна частицу.

И над подоконником, лунно освещённым,
В вас вселенная войдет сном раскрепощённым.

Изогнувшись пролетает
Прямоугольником платформа,
И отчаянно мелькают
То заборы, то стволы,
Замедляясь, оставаясь,
В бесконечности теряясь,
Перемежаясь то просёлком,
То стеклом речной воды.

Окно в засохших грязных каплях,
Как прилив-отлив вагонный:
Дальше, ближе, ближе, дальше —
Гипнотический затакт.
Я себя почти не вижу,
Словно над пустой скамьёю
Только тень моя повисла,
Плавая вагону в такт.

Диагоналями промчался,
Гулким грохотом растаял
Чей-то мост, мне безразличный,
Чья-то жизнь – я лишь экран.
Только суть моя качнулась,
Только скорость, только странный,
Под качающейся пломбой,
Металлический стоп-кран.

Как бледно, нежно и прозрачно небо,
От лёгкой зелени до розовых тонов —
Прозрачный лёд над покрывалом белым,
Над кочками покинутых домов.

На все четыре стороны – свобода,
Оторванность от суетных дорог,
И смертным безразличием природа
Пронзает остывающий мирок.

И непонятно, поднялось ли солнце,
На горизонте облачная муть.
Сквозь ледяное, мутное оконце
Проходит холод, проникая в грудь.

Она давно уже уснула,
И тело растеклось во сне,
И одеяло соскользнуло,
Открыв ложбинку на спине.

А я сижу на стуле круглом
Перед расшторенным окном,
Пленён его архитектурным,
Квадратно-сумеречным сном,

И вижу в долгой перспективе
Безлюдный, бледный лабиринт,
В котором плоско и тоскливо
Консервной банкой жизнь гремит.

Погасили лампу в комнате за шторой,
Стало неустроенным, уличным окно,
И светлее небо стало над забором,
Как-то вдруг возникшим длинно и черно.

Может, в этой комнате, в белом и свободном,
Волосы расправив, подошла к окну
Скрытная и тихая, и лицо разгладил
Холодок от стёкол, лющийся во тьму.

В раструбе огромном: небо, рама, спальня —
Ветром первородным потянуло чуть,
И ночную тягу тайны беспечальной
Теплою преградой ощутила грудь.

Темнота забора протянулась длинно,
И десяток окон схожи, как одно.
Только что, в котором? покачнулась штора.
Было и растаяло тайное звено.

Идешь по обычной улице,
по асфальту обычному,
и день, каких много в жизни.
Но вдруг от чёрной, без листьев, ветки,
перечеркнувшей ракурс безликого дома,
приподнимется грудь,
замрёт на вдохе душа.

Любого дома грустен лик,
Он бледен, плоско опечален,
И на стекле холодный блик
Далёк, задумчив, изначален.