Петр Альшевский - Кабаре-Гиньоль. Русские сезоны

Ослепший,
Не имеющий ни рубля за душой
Русский гений
Лобачевский
Водил указательным пальцем по тарелке,
Из которой он неспешно
Выхлебал жидкий постный суп.
Николай Николаевич писал уравнение.
Оно адресовалось им будущим людям.
Нарочито бессмысленным
Было.

Выезжающий на великосветский раут
Аракчеев
Капнул за шиворот одеколона, белые перчатки
Завершающим штрихом натянул,
Хлестнуть бы одной из них
По нахальной физиономии
Князя Гиобашвили, поразительно легко
Вдову Цыганову у меня
Отбившего.
Сатисфакции за нанесенное оскорбление
Он не потребует.
Сразу в горячке кинжалом пырнет.
Про меня, мне известно, говорят, что я зверь.
Зверей они, такое говорящие,
Не видели.

На приехавший в Казань дуэт
«Кузенов Видащевых, бешеных балалаечников»
Билеты продавались
По сниженным ценам.
Кузены привыкли. В глубинке их не понимают,
В больших городах на них не ходят,
Россия меняется.
Наступивший двадцатый век
Полностью балалайку в загон, кузены
С тревогой предполагают.

Потерявший из-за повреждения связок
Свой гремевший в Костроме голос
Бас Бортков
Зарабатывал в парке, крутил детям
Карусель,
От тоски и натуги, от всего вместе,
Заорал и услышанное его обнадежило.
Восстанавливается, кажется,
Голосовой аппарат,
Появлюсь я еще, смею верить,
Доном Базилио перед почтеннейшей
Публикой.

У владельца
Внушительного банковского счета
Еремея Сурданова
Персиковые сады в Крыму,
Каменоломни в Финляндии,
На уютнейшей дачке под Вологдой
Содержанка Лариса
У него проживает.
Как только я за порог,
Со всеми подряд она крутит!
Ему говорят, себя не изводить,
Наслаждаться достатком,
Крутит она! – он горланит.
И начхать мне на каменоломни!

Едва достигший двадцатилетия
Иосиф Джугашвили
Под зарешеченным окном
Ужасно богатой госпожи Аквериани
Надрываясь, пел серенаду.
Причиной его гнусавого выступления служила
Не любовь.
Слюшай, какая любовь, денги запалучить
Я жилаю. Из боязни за свои сундуки
Крепко она затварилась, но я ее ко мне
Располажу, когда впустит, ограблю,
Добрий план. Дрюгими славами,
Толковый очень.

На второй день
Легендарного Альпийского похода
Обветренный кашевар Пятков
Был готов рвать на себе волосы.
Всегда пробующий, что же наварили
Для его солдат,
Александр Васильевич Суворов
После первой ложки сваренной мною
Каши схватился за живот,
Зашатался и повалился,
Убереги, Господи,
Героя нашего ненаглядного!
Заодно и меня
От сбрасывания в ущелье спаси!

Сидящий в воронежской
Железнодорожной кассе
Петр Шучин
До переезда сюда в Белгороде угол
Имел. Работал в такой же кассе,
А сожительствовал не с Марьей, а с Феклой.
Разницы между ними не сыщешь —
Сварливые, рыхлые,
Настаивающие на законном
Вступлении в брак,
Незачем мне было в Воронеж
За счастьем ехать.
Билет до Липецка мне себе взять?
Утомила меня ты, надежда,
Лягушкой из-под развалин Дворца Упований
Выпрыгивающая, оревуар, тебе
Сухо скажу. В Липецке свидимся.

Попечитель владимирской богадельни
Арсений Рязанцев
Откровенно мучил подвластных ему стариков
Занятиями по недавно напечатанной книжке
«Уроки индийской йоги».
Охающих и стенающих не жалел,
Самолично сгибал в изображенные на рисунках
Позы,
Действовал, разумеется, бесчеловечно, но здоровье
У его подопечных
Преимущественно улучшилось.
Собиравшаяся было в могилу
Клавдия Андриановна
До того прониклась приливом сил,
Что об упомянутых
На заключительных страницах
Сексуальных практиках
Заговорила.

Подвизавшийся поработать на конюшне
Неблагополучный человек Паромычев,
Имея гордую осанку,
Побаивался, что ему станут за нее
Выговаривать.
«Она тебе не по чину,
Тебе бы, швали, скромнее ходить»,
Паромычев ждал, но ожидаемых слов
Не следовало и не следовало,
Люди смотрели на него равнодушно;
Когда ты никто, понял он,
Сквозь тебя, как сквозь ничто, они смотрят.
Весьма поздно он это понял.
Раньше возможности не было —
Всего месяц около дна
Отвечающим за собственные промахи
Бедолагой Никита Паромычев мыкается.