Полина Мербаум: Нить Ариадны

Обрамляя косматые кроны
В дымку пара из чёрных ноздрей,
Спят усталые веки дракона,
Ждут покоя и шума морей.
Ему снятся не горные склоны,
Не пушистого снега массивы,
Материнского тёплого лона
Тишина наплывает. Красиво,
В кой-то веки темно и спокойно,
Не тревожат ни думы, ни люд,
Исполинские крылья покойно
Предхребетный рельеф создают,
Покрываются мхами столетними
И испариной влажной пропитаны,
Только вот остаются бездетными
И от глаз посторонних укрытыми.
А когда-то слагались легендами
Его бурные юности страсти.

Твои запястья раскинуты, помнишь, щебень
Впивался в спину и солнце палило веки,
Мы поклялись влюбленными быть навеки,
Мы обещали вечности не стареть.
Война с медузами, море, гребень
Волны нахальной нас бережно так ласкал,
И разбивал на капли о плечи скал,
И позволял ветрам развивать на треть.
Я буду лучше огнем гореть,
Который ты разжигать не стал,
Когда закат уж давно устал,
Когда рассвет выбираться стал
Из пелены постели.

Я забыла твой взгляд. Он, наверно, похож
На лучистые игры воды на поверхности глади.
Ничего. Всё пройдёт, но останутся в памяти смех
и падение сохнущей пряди
На овалы лица. Не могу точно вспомнить размеры
Твоих скул и параметры роста.
Ты дождись моего холокоста. Ты отпой за меня
У могил моего мертвеца.
Я забыла твой голос. Вроде был он, как отзвуки моря,
Будто волны хотели у порта украсть старика,
Но потом не решились. Мы достаточно вынесли горя.
Мы хотели постигнуть весь мир, но она велика,
Эта вечно бегущая вечность.
Извини, я не помню и имя твое. Слишком редко его
Произносят просители всуе.
Если б было достойно сырьё, я б слепила твой образ
И оставила ветру, ликуя,
Что он весть разнесёт всем на свете, как красен твой облик,
Но не помню и слова, что ты произнес, уходя.

Отразится на глади воды сине-розовый пепел,
Что остался штрихом мимолетным с пожара заката,
И веслом зачерпнул, но ни капли сверкающей не пил,
Молчаливый извозчик Харон в ожиданьи дуката.
В гробовой тишине не скользит его лёгкая лодка,
А парит, словно вовсе нисколько сегодня не весят,
Ни душа, к деревянному днищу припавшая кротко,
Ни слова мои, полные гнева, упреков и спеси.
Беспощадный Харон направляется к берегу Стикса,
Что никто из живущих на свете ни разу не видел,
Там уже ожидают, смеются, что светится фикса.
Подождите, да разве в сердцах я вас так ненавидел?
Разве не были милы мне ваши прельстившие речи?

Апрель стучит в висках и полный хаос,
Перемешались люди, нелюди, колеса, спицы,
Все будни – праздники, в вине и новых лицах,
И ощущение, что крепко я попалась.
Взгляни на стены – то клетки разноцветной,
Волшебной, грани. И блики отражают
Мое смятенье, жажду беззаветной
Любви, что дети в школе обижают.
Подумай только – вчера ведь задыхалась,
Сегодня – Пётр, важный и усталый,
Немым укором стонет – кем я стала?
И для кого безмерно так старалась?
Пустой проспект, полвека до рассвета.
Прости меня, забудь меня, мой Питер.
Недостижим и холоден Юпитер.
Сожгу свой паспорт, выброшу билеты.
Твоих гранитных стен большой подарок
Мне не постичь, и точно не исчезнут
Воспоминания боли, и огарок
Останется от спички, как помпезно
Ты восседаешь, Пётр, на своём четвероногом
Друге верном. Что было верностью? То были бесконечны
Все разговоры о Шопене и Ван Гоге,
Но мы смеялись, весело, беспечно.
И поднялись мосты, и невозможно стало
Добраться до мечты, как ты ни торопись.
Опущены глаза, так дьявольски устала,
И только в голове
Вернись
Вернись

Мы забыли и цену объятий,
И как спину держать без опаски,
Вместо лёгкого кружева платьев
На веревочке сушатся маски,
На поблекшей уставшей палитре
Всё сильнее сгущаются краски,
А паршивые сводки и цифры
Только ждут, кто придаст их огласке.

А дистанция, чтоб её сдуло,
Наша ласковая ты убийца,
Как из мглы пистолетного дула,
Разнеслась по кварталам столицы
На девичьих заколках, на ранцах,
На погонах угрюмой полиции,
Не ходи же, не стань новобранцем
В этом круге из глупых петиций,
Не свети свои чёрствые лозунги,
Будь смиренен. Свободны лишь птицы!