Лилия Макеева - Самозванка, или Ангелы десятого круга

– Не знаю, как насчёт инфернального… но, во всяком случае, весьма символическое, – подыскала Лариса более деликатное определение.

– А что ты под этим «символическим» подразумеваешь?

– Да то же, что и ты, – улыбнулась Лариса. Нравилась ей эта привычка Павла придираться к словечкам.

– Нет уж, Лара, не отлынивай. Раз уж завела такой разговор, давай, так сказать, определимся в дефинициях.

– Ну, хорошо. Значит так… Символизм – это когда одно явление не просто указывает на другое, а высвечивает его суть.

– Ого! – Павел некоторое время молчал. – То есть символ – это что-то вроде магического кристалла, сквозь который можно увидеть истинный смысл вещей?

– Именно! – радостно улыбнулась Лариса. – Ты, как всегда, умеешь отыскать более точное слово. И в данном случае это слово – «сквозь». Символ – прозрачен, и поэтому его можно долго рассматривать, поворачивать и так, и этак.

Павел, не отрываясь, смотрел на неё. Скулы его слегка порозовели от удовольствия. Пожалуй, этим она его держала. Не только этим, разумеется, – многое в ней было привлекательным: интересная внешность, не женский – или всё-таки именно женский, отличающийся от мужского? – интеллект и мягкий, по-настоящему гипнотический шарм. А способность Ларисы подчеркнуть остроту его формулировок тешила мужское самолюбие Павла. Ой, как тешила!

Она ценила в нём то, на что сегодня мало кто обращает внимание. И вообще в Ларисе ему очень нравилась независимость, умение не сливаться с толпой. На ней не было татуировок; губы, брови, ресницы девушки восхищали природной красотой. В её манере одеваться, говорить, двигаться чувствовался настоящий стиль, а не погоня за гламурными трендами. Да и выбранная ею профессия – совершенно «не модная». Она была аспиранткой кафедры истории литературы МГУ и писала диссертацию, посвящённую поэзии Серебряного века. Сам Павел, недавний выпускник Строгановки, чувствовал своё родство с художниками той эпохи и был не прочь поговорить о том, что так или иначе с нею связано.

– Что же можно рассмотреть сквозь символическое совпадение тринадцатилетия Лили и начала двадцатого века? – полусерьёзно спросил Павел.

– Между прочим, это не я, а ты подметил, – в тон ему напомнила Лариса.

– Ну, допустим. Но ты ведь оценила. Так, всё-таки, что?

– Не придуривайся! Ты и сам знаешь, что имелось в виду. Просто всё складывалось в звенья одной цепи. Словно она оказалась избранной для какой-то загадочной миссии. Как будто обступившие её обстоятельства были кем-то заранее предопределены и работали на некий общий результат. А кульминация, как это ни странно, совпала с той самой дантовской серединой жизненного пути, когда ей исполнился двадцать один год.

– «Земную жизнь пройдя до половины…», – припомнил Павел слова великого флорентийца.

– Ну да, что-то в этом роде… – согласилась Лариса. – Именно в двадцать один перед ней распростёрся сумрачный лес.

Они помолчали. Каждый думал об этой магической середине жизни. А ведь у каждого она своя.

– В чём же заключалась эта загадочная кульминация? – продолжил Павел.

– Да, как говорится, ничто не предвещало… Просто в 1909 году её стихи довольно беспощадно отверг один престижный журнал. И она – при поддержке Максимилиана Волошина – выдала себя, ничтоже сумняшеся, за Поэтессу Будущего. И не просто выдала, а сумела убедить в этом весь Петербург. В том числе, главного редактора того самого журнала, в котором она пришлась не ко двору. Но потом это мнение с успехом опровергли…

– Мнение, что она – поэтесса Будущего? – после некоторых раздумий спросил Павел.

– Ну да. Иначе сегодня её стихи заняли бы достойное место в школьной программе, наряду с ахматовскими или цветаевскими. К слову, Анна Ахматова презирала «Самозванку», а вот Марина Цветаева, наоборот, выказывала ей сочувствие и поддержку. Правда, это было позже, когда фантом Самозванки разоблачили.

– Ну, не знаю. Лично мне эта Дмитриева не симпатична. Судя по её поступку, она была далеко не фея, – заявил Павел.

– А тут и нет на сто процентов симпатичных персонажей. Хотя я, скорее, на стороне Марины Цветаевой. Да и вообще Ахматова по сравнению с чувственной Мариной – ханжа!

Лариса сказала это, пожалуй, слишком серьёзно. Павел решил переменить тему и вернуться к ней потом. Хотя ему нравился этот лёгкий околофилософский трёп, в котором они частенько практиковались с Ларисой. Им нравилось порассуждать на самые неожиданные темы, казалось бы, случайно приходящие в голову, но вытаскивающие на поверхность сокровенные рассуждения и приводящие порой к непредсказуемым выводам.