Надежда Некучаева - Жизнь – большой театр

К овчарке овцы подошли
И стали блеять, утешая:
«Держись, еще все впереди!
Ты прогнала шакалов стаю!»

Овчарка, голову подняв,
Чуть-чуть пошатываясь, встала.
Чабан, отару отогнав,
Перевязал собачьи раны.

Да в саклю на руках отнес,
Там мягкой подстелил соломы:
«Я вылечу тебя, мой пес!
И снова будешь ты здоровым!»

Дождь лил уже почти неделю.
На берег хлынула река.
Поток понесся по деревне.
Вода в домах до чердака.

Сельчане избы покидали,
Вверх пробираясь по реке,
А на конюшне кони ржали.
Их стойла были на замке.

Вода к конюшне подбиралась.
Казалось, что спасенья нет.
Совсем немного оставалось,
А конюха простыл и след.

Вдруг кто-то сильною рукою
Отбил засов – не быть беде,
И кони вырвались на волю,
Прокладывая путь к воде.

Пять золотистых иноходцев
По водам пробирались вброд.
Они скакали вслед за солнцем
К спасительной земле вперед.

В полицию соседка позвонила:
Сказала: «Слышен крик и плач ребёнка…»
Комиссия квартиру посетила,
В ней взрослых не было, одна девчонка.

Все тело было у неё в ожогах,
В порезах, синяках и страшных шрамах,
А синенькие худенькие ноги
Держали тельце маленькое слабо.

Одна ручонка, словно плеть, повисла.
Она была холодной, посиневшей.
А рядом никого родных и близких…
Кто в зверских истязаниях был грешен?

Малышку быстро привезли в больницу.
Врачи рыдали, крошку раздевая.
Потом узнали от людей в станице,
Что с теткой год девчушка проживала.

Врачи с трудом спасли малютке ручку.
Перевязали, обработав раны,
В станице в это время тетку-злючку
Арестовали и везли с охраной.

Все боли кроха стойко выносила,
Хоть приходилось ей совсем несладко.
Не плакала, не ныла – лишь просила
Врачей купить большую шоколадку.

Была у старика квартира.
В ней он с рожденья проживал.
Пока на всё хватало силы,
Как мог, квартиру содержал.

Беда у старика случилась:
В больницу старый дед попал.
Хотел немного подлечиться,
Но месяц с лишним пролежал.

Когда дед вышел из больницы,
Вернулся он к себе домой.
Стал в свои двери колотиться,
А там уже жилец другой.

Дед с месяц ночевал в подъезде,
Пока сосед не увидал.
В полицию он с дедом съездил
И заявление подал.

Старик сказал, что участковый
К нему частенько приходил.
Он все выспрашивал дотошно
И деда водкою поил.

Подсунул старику бумагу.
Тот пьяный был и подписал…
Потом очнулся дед в овраге.
Зима была, он замерзал.

Случайно выполз на дорогу.
Его в больницу отвезли…
Дед рассказал совсем немного,
Но «дело» все же завели.

Когда все это «раскрутилось»,
То выяснили – капитан
Уже не первую квартиру
У одиноких «отжимал».

Потом он продавал квартиры,
А стариков в овраг возил.
И до тех пор ему фартило,
Пока один вдруг не ожил.

Был пойман капитан с поличным,
Когда с деньгами он бежал.
Им прокурор занялся лично
И по заслугам «азм» воздал.

Закрылись двери за его спиной,
И он застыл с котомкою в руках.
Ещё один по «пятьдесят восьмой»
Навстречу смерти сделал первый шаг.

Был каземат без окон и сырой,
А вдоль стены железная кровать.
И он почти ослепший и больной
Мечтал о том, чтобы часок поспать.

Но только ляжет, как в дверной глазок
Заглянет разжиревший конвоир
И, сдерживая рвущийся смешок,
Грозит дубинкой, чтобы не шалил.

Потом опять закроет с лязгом дверь.
Наступит в одиночке тишина…
Перед глазами следователь-зверь
И в каплях крови серая стена.

Свой приговор озвучил трибунал.
Кассацию не принял прокурор,
И заключенный так и не узнал
Кто совершил тот подлый оговор.

И вот теперь по «пятьдесят восьмой»
Наутро к казни он приговорен…
А где-то за тюремною стеной
Роняет листья молчаливый клён.

Две женщины в беседке повстречались.
Две женщины, две жизни, две судьбы.
Одна постарше, а другой бы дали
По виду чуть поменьше двадцати.