Игорь Ильин - Из дыма, солнца, водки и конфет

3

…и не спать, не спать,
слушать
эту давно устаревшую музыку,
этот давно опустевший звук,
чтобы заткнуть и закупорить эти
назойливые, неутешительные голоса.

«…одержимо танцуя на битом стекле,
одержимо танцуя на битом стекле…»,
пели мы, обрывая гитарные струны,
а соседи молились – хоть бы не на всю ночь.
Последней пятки хватало на всех,
а ты смотрела в обугленную ткань ночи, стаскивая с себя
остатки одежды,
и искала, интуитивно,
мой рот.

Кто в киосок?
Я, ты, мы.
Нет проблем, когда родители в отъезде,
а до сессии далеко, как до следующей обитаемой планеты.
Руки твои – нет – не забыть.
Ноги – странные, тонкие, белые.
Колени – точёные и
живые.

«…одержимо танцуя на битом стекле,
одержимо танцуя на битом стекле…»,
отметили, оставили, забыли,
осколками исполосовали
руки и судьбы.

А по раненой ранней Москве
бродят оглохшие звуки,
бродят ослепшие тени,
словно вселенная прилегла отдохнуть.

Ранней засвеченной ранью ты меня не узнаешь,
так же как я не узнаю
твоё отражение в нашем зеркале.

…и не спать, не спать,
пока мерцает и крутится этот,
обалдевший от переполненных, выпаренных, жадных
воспоминаний,
почти чужой и медленно умирающий,
звук.

Кто-то там наверху
ест желто-красные апельсины
и бросает вниз огромные корки.
Они образуют на земле причудливые узоры.
По ним можно читать прошлое
и предугадывать будущее.
Только изменить ничего нельзя.
А месяца через два
или раньше
кто-то там наверху
станет есть сливочное мороженое,
а люди будут радоваться этому
и веселиться как дети,
и лепить снеговиков,
похожих на надгробные памятники.

Каждый раз, когда смотрюсь в зеркало,
вижу не себя, а человека, которого хотят
видеть другие.
Самое обидное, что так происходит не только с зеркалом.
Однажды утром становится невыносимо
подменять себя бесчисленными другими.
Но трагедия в том, что уже некого.

Ах, как же ты прекрасна.
Во всем.
В своих воспоминаниях
о следующих жизнях,
обо мне,
о собственном бессилии,
о трескотне гремучей за окном.

Взять тебя за руку,
провести по лабиринтам.
Там, где просыпаются
и засыпают
краски,
там, где свет
пахнет гвоздикой,
а звуки мягкие и терпкие,
как твои слова,
там, где в теплом блеске
голодных окон и опустевших дворов
мы качаемся на старых веревочных качелях
подвешенных на ещё живую
ветку
огромного умирающего тополя.
Там, говорим обо всем и смеёмся,
пока темнота
окончательно не заполнит пространство,
оставив нетронутыми
только мои мысли и твои
губы,
и дыхание
дыхание,
дыхание,
дыхание
вспыхивает на мгновение
словно спичка,
перед тем как уйти
насовсем.

Прости, я не могу дать тебе то,
что ты просишь.
Мои чувства к тебе – всего лишь тоска
по ушедшей молодости.
Прости.
Я не хочу испортить ещё
и твою жизнь.

Но однажды…
…… … … … ….
…… … … … … … …..
…… … …..… … … ….
…… … … …… … … ….

И ты увидишь
то,
что увижу я.

1

Писать стихи – это как сдирать с себя кусками
затвердевшую кожу,

– самого настоящего себя.
Длительно, больно,
не-вы-но-си-мо.
Но когда, наконец, текст завершён,
ты, выдохнув, ожидаешь, что можно успокоиться,
расслабиться, отдохнуть.
Но не так просто устроены тексты
в нас.
В ту же секунду все внутри начинает неистово
вибрировать,
стучать, царапаться, скандалить,
и ты понимаешь, что не прошёл даже десятитысячной
части того,
что предстоит преодолеть, вытерпеть, пережить.

Добрый день. Как вы?
Добрый день. Все в порядке. Как у вас?
Спасибо, все хорошо.
Вы что-то хотели мне отправить?
Нет, я просто хотел сказать, что я здесь.
Что я всё еще здесь.
Я есть. Я всё еще есть.

Вот и ты уходишь.
Не дослушав.
И я не в силах остановить тебя.

Мне не быть знаменитым.
Я так решил.
Мне не стать богатым,
понял я.
Моя учесть предрешена:
сидя у задраенного окна,
превращать свою вымороченную действительность в текст.