Валерий Семенихин - Шелесты имён

В этом Свете
Случается всё, что случится.
И как бы реально всё то, что длится.
Но дом неотличен от спелой пшеницы.
И от этих двоих неотличен Джек.

Сердце моё, раньше ты боль отражало,
Роскошь страстей из красок заведомо двух,
Так нынче молчанье недвижного камня
Над буйною прытью ума – твоя гладь.

Теперь в нём закаты, звёзды, светлая пыль
Электрическая от моли мгновенной,
И образы внешних предметов бессчётных
Торжественней и величавей плывут.

Ведь чем яснее, чище зеркало- сердце,
Тем призрачней жизнь, тем прозрачнее смерть,
Туманнее дали, светлее оковы,
И в детские дудки гудят палачи.

Реже глядятся в него красные девы,
Всё меньше всплывает имён со значеньем,
Всё больше связующая беспричинность,
Всё чаще Твоя в нём улыбка, Господь.

Падает снег. Я стою у окна.
Это лишь снег. Удивительно просто.
Удивительна этого льна белизна.
Это просто, как жизнь, как преддверие сна,
Солнечный луч – от зари до погоста.
Между миром и Небом только одна
Красота. Удивительно просто.
Падает снег. Я стою у окна.

Я вижу небо голубое.
Узорная разлита тишь.
Где нам не быть уже с тобою,
На снимке у реки стоишь.

Запечатлённое мгновенье
Убогой радости моей —
Во сне подслушанное пенье
Нездешних белых голубей.

Нет ничего, что можно было
Остановить, сберечь, вобрать.
Течения святая Сила
Не оборачивает вспять.

Непостижимы люди, вещи,
Непостижимы небеса,
Ушедшее, что стало вещим,
И будущие голоса.

Ничто – вот имя мирозданью.
Кто и кому здесь говорит?
Расскажет полное молчанье.
Недвижность камня – объяснит.

Звезда живая, как свеча,
Стояла над земным трактиром.
Вдруг вспомнил, как лохмотья мира
Меня учил не замечать
Поэт. Классическая лира
Его звучала в унисон
Душе моей. Прошло, как сон,
Полвека – пуст сей небосклон:
По пальцам можно перечесть,
Кто честь изволил предпочесть,
Ходил среди двуногих прямо,
И нищету берёг, как меч,
И русскую лелеял речь,
А не арго продажной дамы.
Из списков родины изъят
Был временно тот эмигрант.
Он умер и теперь далече.
Не помню даже, был ли рад
Мурашкам по спине от встречи
Фантомной. Только днём одним
В проулке я столкнулся с ним.
Он мало изменился. Плечи,
Пожалуй, чуть сутулей… Миг
Растянут был и словно вечен.
Он растревожил Муз моих.
Восстановил поток и связь,
Нездешним символом светясь,
Мой карандаш (читай: перо).
Ничто, полночное зеро
В прожилки света, ритм и звук
Перетекло с прозрачных рук,
Зачем и для чего – неясно.
И так красива, так напрасна
Была та музыка… Поклон
Царю, бродяге: это он
Меня учил лохмотья века,
Как в полусне, не замечать,
И радость на лету ронять,
И в человеке Человека
Под мишурою узнавать.

Я перекинул через реку мостик
Стихов – и вот уже брожу
Вдали от городов, случайно
Рождённых, гибнущих, сокрытых
В пустотах атомных, в прожилках сна.
И птицы дивные поют —
Поют без дела и совсем без цели,
И всходит Солнце, просто всходит Солнце —
Без «почему» и «как», и всё волшебно,
Непостижимо в каждом встречном миге,
Непостижимо с каждым новым вдохом,
Пронизано Блаженством необъятным
То, Нечто, что за гранью слов.

У Борхеса есть строчка, о которой
Не вспомню никогда. Есть у Верлена
Строка, которую не вспомнит Борхес, —
Преемственность беспамятного плена —
В знак памяти о том, что поезд
Имён и слов в пути, – опорой
Не стать мельканью букв и лиц.
Слова провейте через крылья птиц,
Через времён жестоких решето,
И что останется, и будет то —
Поэзия.

Мир солнца, море и песок.
Кусок скалы, и дальше – небо.
Мой сон по-прежнему высок:
Ни революции, ни крепа,
Ни вечно длящейся войны,
И пляски смерти не видны.
Беспечно бродит скорпион,
Достойный жизни, по ладони.
Львы с овцами – в одном загоне.
И, в бархатном увязнув лоне,
Шмель дегустирует пион…
Кто ж суетится, лжёт за двух,
Как рёк поэт? Продажный дух
В животных выветрился вдруг…
Красиво, правда. Иногда
Я думаю, что это правда. Да,
Воображение, друг мой…
Пляж смыт волшебною волной.
Всё это выдумано мной.
Я в зимнем городе живу,
Где души просто дежавю.
И чайка не качнёт камыш.
И, если море вдруг приснится,
Я улыбаюсь: это лишь
Тень майи на моих ресницах.