Илья Бровтман - Из плена в плен

Заглушает гул стрекозий
Щебетание девчат.
Нет пыхтенья паровоза
И колёса не стучат.

Стук колёс и грохот пушек
Это норма на войне.
Настораживает уши
День, прошедший в тишине.

Чёрной ночью в чистом поле
Не колышется вагон.
И в бедре не слышно боли.
Это что за дивный сон?

Только что виденье было.
Маки, запах луговой,
Черногривую кобылу
Он ведёт на водопой.

По камням бежит водица,
Замирают стремена.
Вдруг в прекрасную девицу
Превращается она.

Нет прекраснее картины.
Тихо плещется вода.
Обнажённая фемина
Вылезает из пруда.

На траве, раскинув руки,
Загорает нагишом.
Каждый день солдат в разлуке
Вспоминает отчий дом.

Сотый день война – зараза
Держит край родной в огне.
Но пока ещё не разу
Не пришла она во сне.

Не свистит в стволах орудий
Ветер злой в солдатских снах.
Снится мир, девчонки, люди,
И улыбки на устах.

Но растаял лик девичий,
Перестала лошадь ржать.
Не услышишь гомон птичий,
Стук вагонов не слыхать.

Может лютая старуха
Опустила свой топор?
Нет, пожалуй, возле уха
Слышен храповидный хор.

Потерпи ещё старушка.
Не услышишь стон из уст.
Сеня вылез из теплушки,
По нужде пошёл за куст.

Для чего солдату шея?
Нам гражданским невдомёк.
Можно вешать портупею,
Или с пряжкой поясок.

Ночь стелилась под землёю.
Только сел под куст Семён,
Как ожившею змеёю,
Шевельнулся эшелон.

Заскрипев как полог старый
Так, что слышно за версту,
Паровоз с горячим паром
Удалился в темноту.

Поднимая пыль и ветер,
Поезд набирал разгон,
А за ним при лунном свете
Обречённо брёл Семён.

Не выходит ускоренье
Как бы ни был воин лих
Если брюки на коленях
И кальсоны возле них.

Но ещё за поворотом
Хвост вагона не исчез,
Как моторов грозный рокот
Мерно нарастал с небес.

Загремела канонада,
Стало вдруг светло как днём.
Самолётная армада
Налетела вороньём.

Вскоре в небе тихо стало,
Это, видно, на беду.
Захромал Семён по шпалам,
Оправляясь на ходу.

Слышит он не ясный гомон,
Стала почва горяча.
Санитарные вагоны
Догорали как свеча.

Подойдя на пепелище,
Видит горсточку людей.
Загубил наверно тысчи
Беспощадный лиходей.

Что здесь попусту шататься?
Затихает крик и стон.
И осталось душ двенадцать
Без сапог и без погон.

Хоть сентябрь на исходе
И октябрь на носу,
Но при этой непогоде
Не укроешься в лесу.

На полях растёт пшеница,
Кукуруза и овёс.
Рожь и просо колосится,
Среди них сорняк пророс.

И не пахнет здесь снопами,
Почернели бураки,
Потому, что не с серпами,
А с винтовкой мужики.

Урожай погиб на поле.
По нему гуляет враг.
На родимое раздолье
Он явился как сорняк.

По лугам, траву сминая,
Ходит вражеский сапог.
И никто ту волчью стаю
Истребить пока не смог.

Шли двенадцать, как у Блока,
Босяком, ступая в грязь,
По полям, а где-то сбоку
Слышен гусеничный лязг.

Неприглядная картина:
Без сапог, не все в портках,
Многодневная щетина
На иссохнувших щеках.

Где былая их отвага?
Только безотчётный страх.
И идут они оврагом
В окровавленных бинтах.

Вот двоих похоронили,
Как дрова, сложив в ботву.
Остальные обессилив
Повалились на траву.

Смолкли фронт и канонада,
Словно жизнь умерла.
В деревнях одни ограды,
А на месте хат – зола.

Птиц уже не слышит Сеня,
И кукушки не кричат.
Накрывает лист осенний
Обессиленных солдат.

На луга ложится вечер,
Ветер воет как медведь.
Слышен говор недалече,
Только нету сил, смотреть.

В теле жизнь едва теплится,
От усталости оглох.
А вокруг мелькают лица.
Слышно: – хальт и хенде хох.

Кто не встал, не поднял руки,
С тем короткий разговор.
В тело штык воткнут гадюки,
Или выстрелят в упор.

Как же тут сопротивляться,
Если руку не поднять?
И приходиться подняться,
Из последних сил шагать.