Ксения Мартынова - Стихотворения

И кто-то будет, конечно, будет.
У него от тебя застучит в висках,
И сердце забьется об ребра, как студень,
И будет дрожь в руках…

Ты увидишь все это,
Тебе это понравится.
Во что бы ты ни была одета,
Он скажет: «Красавица…»

И ты улыбнешься ему, как маньяк,
Потому что тебе невкусно, когда вот так.
Потому что каждый его порыв –
Дань традиции, шаг, но не импульс
И не надрыв…

Как ни путай,
А к тебе внутрь –
Надо птицей подбитой вниз,
Об высоковольтные провода,
Об столбы фонарные, об карниз,
И только потом туда,
В окно – вот оно,
Твое личное арт-хаусное кино,

Чтобы не человек, а кровавое месиво.
Ведь только тогда тебе и красиво, и весело…

Не беда, что внутри – вода,
Выливается иногда
И становится словом, жестом…
Иногда и вода – тесто.

Такая доля – быть тобою брошенной.
Внезапно. Несмотря на красоту.
Бросай меня! Бросай меня пригоршнями!
Я по весне сквозь землю прорасту.

Быть чужаком – быть дураком:
Неподанные руки сплетаются
В огромный кожаный ком
И идут по тебе катком.
Иные – сопротивляются
Или ложатся ничком,
А ты не умеешь ни то, ни то,
И тебе никогда не везло в лото.

Слышишь, они говорят шепотом
За твоею спиной? Что потом?
Ночь, день, ночь и еще полдня,
И вуаля – на тебе броня!
Яма твоя
Надежно укрыта брезентом.
Еще полдня,
И ты почти без акцента
Сможешь считать до десяти,

Чтобы своих искать пойти.

Он
Не сводит глаз с твоего лица.
Лицо начинает трескаться,
Как скорлупа яйца.
Через трещины в тебя проникает свет.
И вот тебя – прежней – на свете нет:

С тебя облетают листы, пласты,
Обнажая акры неузнанной красоты.

В середине тебя – неприбранный стол
(ждали гостя, но гость не пришел).

На закапанной воском скатерти в серебре –
Голова. То есть память о голове.

Под столом – набитый битком чемодан
На случай отъезда
В честь долгожданного «да».

Он
Смотрит на этот твой натюрморт
И берет тебя на руки –
Нет: в руки кладет.

И идет.
Не уходит,
А просто идет.

«Тебе бы туда, к своим,
Но нет у тебя “своих”…»

Если бы вдруг очнулся
музейный мамонт
от тысячелетнего сна
и начал водить трубою хобота
по экспозиционному залу
в поисках своих огромных собратьев,
пугая старушек с чернильными буклями
в жостовских брошах,
его большие глаза наполнились бы слезами,
и зазвенели бы стекла музейных витрин
от страшного трубного рева,
которым звал бы он
через многие-многие зимы
себе подобных.

И не получив ответа
на свою самую громкую,
разрывающую могучее нутро песнь,
не увидев – хотя бы вдали –
таких же больших,
покрытых длинной шерстью,
с витыми саблями гладких бивней существ,
как он,
вновь обернулся бы мамонт
огромным серым камнем,
осознав, что он – такой –
абсолютно
один…

Вот дом,
Ты в нем
С утра, налита сном,
Идешь к окну
Смотреть весну,
Наряженную сентябрем.

Там яблоки лежат в траве,
В листве,
В рябиновом костре,
Там, во дворе.

Холодный пол,
Горячий чай.
К нам гость пришел –
Иди встречай!

Накинь платок
И за порог
Иди по утренней росе.
Что ж делать,
Если вышел срок –
Ты ж снова с лентою в косе?..

А ты, конечно, счастливым будь,
Что бы ни, кто бы ни…
Неимоверно долог мой тормозной путь,
Но я желаю, чтобы в твоей гавани

Находились только красивые корабли,
Груженные золотом,
Чтобы ты в попытках сместить ось Земли
Был верен себе. А то, что расколото,

Вполне сгодилось бы на мозаику – украсить дом.
Дом, в котором ты – вечный флюгер…

Но однажды, какой-нибудь осенью, мы соберем
То, что осталось. И, возможно, освоим кинцуги.

Вольному – воля,
Душе – застолье.
Были иль не были
Вместе? Врозь?