Виолетта Гапонова - Крошеная эстетика. Спектр

Трудно теперь соотнести время и пространства, объединённые одним градусом заморозки. Ещё сложнее отсечь половину, выбрав сохранённую крионикой памяти часть.

Минуты наплывают друг на друга, искажая восприятие в розовую полосу на горизонте заснеженной долины. Скрежетом заржавевшего механизма под ступнями раздаётся каждый шаг, эхом проносится к заколоченному небу и обмороженной ласточкой падает в обманчиво поблёскивающую пучину, где затихает вместе с последним ударом её сердца.

Голос человека теряется в этой пустыне, по ноте растворяется в молчании застывших ветров и стирает следы упорного владельца, шаг за шагом замыкающего небеса.

Бесконечность времени тут деформируется в непреодолимо длинный путь, поистине беспредельная свобода обмораживает конечности, чистейший воздух атрофирует лёгкие, печаль вселенских масштабов захватывает дух… Нужно курить: пальцы ещё могут нащупать две последние спички…

У неба случился разрыв сердца. Обескровленные мышцы его были натянуты над горизонтом, растерзанные жилы пучками валялись вдоль чрезмерно прямой линии города, опустевшие сосуды безвольно покачивались на ветру, приносившем откуда-то пугающе-яркий запах свежего мяса—предвестие алых ливней.

Но… Через несколько минут их пожрала сумеречная, иссиня-сизая тишина, страшнее которой нет ни одного ливня и засухи.

Я тону в холодном мраке одиночества, пока взгляд цепляется за нити света позднего окна в соседнем доме.

Глубокое синее небо преисполнено печали, уже забито чужими жалобами, обвинениями и молитвами—больше в нём места нет.

Я падаю посреди облитой ночью комнаты сквозь прошлое из настоящего в будущее—и отчаянный выкрик чьего-то имени застревает в горле: буквы не складываются в несуществующий пазл.

Я чувствую одиночество на коже, в горле, под ногтями, в основании мыслей; даже взгляд через линзы бинокля из соседнего дома спас бы меня сейчас, но окна под моим вниманием продолжают учтиво молчать!..

Крошка битого стекла оседает на пол светом люминесцентной лампы. Её безучастное присутствие звучит отпущенной пружиной в утяжелённой мраком тишине. Ледяная корка стягивается над головой.

Я чувствую…

Одино́чество.

Зияющая в стене пасть окна оскалила черные зубы и смотрит на меня, призывая нырнуть в её глубину…

Скрип мокрого песка под ногами выделял моё одиночество в торжественной тишине ночи, и только порывы сурового осеннего ветра снисходили до моего общества, ероша непослушные мысли и обдавая отрезвляющим холодом тишины. Я шёл, впиваясь взглядом в жизнь, жадно высасывая её из молекул воздуха, вырывая из множества фотонов рыжего света, вгрызаясь в темноту; шёл наугад к определенной цели, с желанием, но без намерения вернуться. Я шагал в ночь, не надеясь прийти к рассвету, я шёл в почерневший горизонт, слившийся с покрытой гниющими листьями землёй, я шёл вчера, ступая по сегодня, неотвратимо клонившемуся к завтра, я шёл по времени босиком, не улавливая силы обратного движения, я шёл вперёд, оглянувшись назад с закрытыми глазами, я шёл вечером, я шёл утром, я шёл в ночь…

Прошлое сияет ярче издалека. Его тёплые лучи уже не достигают моих щёк, и свет рассеивается на кончиках пальцев. Образы сливаются в калейдоскоп мгновений, выстраивают рваный видеоряд и растворяются в памяти. Гонимый временем, неизбежно отступая к обрыву, я наконец шагаю пяткой в леденящую, молчаливую неизвестность—и она принимает меня, как море принимает своих мертвецов…

Должно быть, там ещё один обрыв, каскад водопадов без звука, пороги без стука, острые скалы с тупыми зубами, бесшумные потоки; должно быть, я выживу, должно быть, я выплыву, должно быть, я встану и даже пойду, попячусь, побегу, сломя голову под огненным дождём обжигающих кожу секунд, протяну руку, ухвачусь за канат мысли—сталагмит времени, протянутый из чернеющей слепой тревогой первой минуты нового дня—и снова шагну в мире четвёртого измерения…

Я вглядывался в бесконечно-высокое серое небо, ловя среди туч эхо прошлого, ветрами смешивавшееся с отголосками будущего на уровне ещё не выпавшего в реальность снега.

Я вслушивался в его необъятный простор, кончиками пальцев касался едва осязаемой леденящей поверхности, вытянутыми нитями мыслей нырял в его глубину—и всё же не чувствовал себя свободным: лёгкие не раскрывались в сжатой сетью нервов грудной клетке, горло пережимало каждый рвавшийся наружу звук, руки пресекали всякое движение ещё у плеча, при зарождении импульса, ноги осторожно шагали по залитому грязью тротуару…