Александр Настасьин - Жизнь – проза, а я – это стих

Какая боль —
Держать зубами искушений провода
И обесточивать их соком своих вен.
Какая боль —
Бросать в корзину все пустые города,
Что не пустили на песок своих арен.
Какая боль —
Убить глазами сотни тысяч человек
И раскидать куски по рваным облакам.
Какая боль —
Искать всю ночь, так и ненайденный, ночлег,
Доверить голову избитым кулакам.
Какая боль —
Сломать те крылья, что растут из-за спины,
И наступать на совесть каждый божий день.
Какая боль —
Не признавать своей заслуженной вины,
Когда на горло давит кожаный ремень.
Какая боль —
Вложить за пазуху невиданные сны,
И отдавать их сразу заспанным утрам.
Какая боль —
Когда друзья тебе совсем уж не нужны
И ты идёшь в кабак к пропитым фраерам.
Какая боль —
Держать себя за руку каждый первый раз,
Когда так хочется сглупить и выйти вон.
Какая боль —
Увидеть в солнце блеск твоих счастливых глаз,
Поднять приветственно вспотевшую ладонь.
Какая боль —
Убрать в себе желание быть одним из тех,
Кто за тобой целует радужный песок.
Какая боль —
Услышать сверху твои крики, а не смех,
И разрядить обойму в бьющийся висок.

ОТОРВИСЬ

Оторвись от экрана, презренный,
Твоя жизнь за окном, посмотри,
Она миг для просторов вселенной,
А ты миг этот держишь внутри.
Соберись и шагни в непристойность,
Хватит быть человеком простым,
Твоя жизнь должна стать многотомной,
Где расписаны краской листы.
Пусть она быстротечна, игрива,
Неуклюжая пусть и горька, —
Это лучшая альтернатива
Для страниц твоего дневника.
ЧАЙ

Чашка горячего чая в озябших руках,
На улице холод «собачий» и воет метель,
В свитере тёплом, под пледом и в тёплых штанах
Сижу в мягком кресле, а ветер рвёт двери с петель.

В комнате голос с экрана читает стихи.
Такое не часто услышишь. У нас новый мир.
Кашель нежданно прорвался. Возможно бронхит.
Нет. Аллергия на чокнутый телеэфир.

Чай остывает. На кухне живёт кипяток.
Экран потухает. На полке живёт сотня книг.
Вечер проходит. Ещё один день прожить смог.
Реальность приятна. Жизнь – проза, а я – это стих.
ЖЕЛЕЗОБЕТОННЫЙ ГОРОД

Приветствуй меня, железобетонный город,
Курский вокзал объявил о прибытии,
Вот он я: целенаправлен, влюблён и молод,
Буду отныне твоим новым жителем!

Крепка ли твоя спина? Не слабы́ ли руки?
Выдержишь мой образ яркий, навязчивый?
Не двинусь ли я умом от хандры и скуки,
Став частью культурного настоящего?

Налей мне сто грамм твоей самой вкусной водки,
Выпьем за встречу, знакомство и дружество,
Сломаем громаднейшие перегородки,
Вышедшие защищать твоё мужество!
ОСЕНЬ, ОСЕНЬ

Кто-то бережно под ноги бросил
Раскаленную медь ноября,
Зря бросаешься листьями, осень,
Расточительной стала ты зря.

Кто оценит богатство кленовых,
Обагренных закатом листов?
Жизнь идет. И ей хочется новых,
Новых листьев и новых годов.

Чтоб не листья, а птицы летали,
Расцветали сады, а вдали
Не закаты Земли трепетали,
А рождались рассветы Земли.
НА БЕЛОРУССКОМ ЯЗЫКЕ
(Кто-то бережно под ноги бросил…)

Хтосьці рассыпаў на ўскрайку дарогі
Сонцам сагрэтую медзь.
Восень! Не кідай ты лісце пад ногі, —
Лёс у яго – спарахнець.

Хто здольны ўбачыць багацце кляновых,
Смерцю кранутых лістоў?
Хоча жыццё колер новы, вясновы,
Хоча кружэння гадоў.

Каб не апалае лісце, а птушкі
Гімны спявалі Зямлі.
Каб небасхіл сонца раніцай гушкаў
Новыя зоры цвілі.
ПАМЯТНИКУ

Стоит одиноко в структурности города,
С гордой улыбкой, вселяющей мнение,
Ни страха, ни смелости, ни жара, ни холода,
Точит своё полимерное зрение.
И смотрит на каждого, смотрит на всякого,
Как на последнюю новую гадину,
И часто играет в гляделки с зеваками,
Кто обыграет такую громадину?

Стоит под дождём проливным, отмывается,
Чистится каплями дождика летнего,
Но грязь революции не растворяется,
Грязь отложилась из гадкого, едкого.
Стоит, ухмыляясь, с глазами довольными,
Мог бы, сказал бы какую-то проповедь,
Расплавил бы души стихами трёхдольными,
Взяв у поэтов словечек истрёпанных.

Но нет ему дела до дня современного,
Молча хранит пережитки истории,
Стоит, и не может сказать откровенно нам,
Все свои выводы, споры, теории.
Умолкло однажды его красноречие,
Вытоптав кровью себе оправдание,
И нет ничего в нём теперь человечьего,
Кроме безжизненного очертания.