Ольга Левонович - Дарован день

Здесь меня никто не знает.

Тот, кто любит – далеко.

Он делами плотно занят.

Ухожу, бреду назад,

Вдоль и поперёк движенья…

И ловлю в витринах взгляд

Своего же отраженья…

Проснувшись, улица сияла,

Слепила стёклами машин,

Зевак витрина зазывала…

А на обочине один

Стоял немолодой мужчина,

В себя, как в омут, погружен.

Уйти в себя была причина.

Архивный зал покинул он.

Он вспоминал – вручили папку.

Допросы, справки, протокол…

Там дед его походкой шаткой,

Никем не видимый, пришёл.

И рассказал, для всех неслышно,

Как жизнь тюремная текла.

И как по обвиненью вышло –

Он контра, враг, и все дела…

Он объяснял, что невиновен.

Но глух и жуток был допрос.

Ломали душу аж до стона.

Вопрос – что гвоздь… Ещё вопрос…

Нелепо, дико обвиняли,

Не слыша, что он говорил.

Как будто роботы из стали

Его терзали что есть сил…

Вот новый протокол подписан.

Он снова им: не признаю!

И кружат, тупо кружат мысли:

Нагромождая, дело шьют.

Увидит ли жену и деток?

Отпустит страшная тюрьма?

Он замурован, заперт в клетке,

И впереди глухая тьма…

…В глаза он посмотрел и молвил:

«Попал, как рыба на крючок.

Ты молодец, что деда вспомнил.

Ты разберись во всём, внучок…».

Страницы дела кровью пахнут…

Тоской и болью, без конца…

Казалось – имя будет прахом,

Ни памяти, и ни лица…

Но со страниц, сквозь дебри строчек,

Кричит он мне: не виноват!

Бумажный серенький клочочек

Пронзает сердце, мутит взгляд.

Расстрелян… Осень золотая

Бросает красную листву…

Я дело прадеда листаю.

Читаю медленно… Реву…

Офицер с молодыми глазами,

Сутулый священник с котомкой…

С фотографий, умытых слезами,

Смотрят на нас, потомков.

Прямая дорога на муки

Их ждет. Они знают об этом.

Но слишком беспечны их внуки, -

Такого предчувствия нету.

А путь, как всегда, неизменен –

За дух мы заплатим кровью,

И выступят предки из тени,

Сияя нездешней любовью.

Покуда страх не одолеет,

Клещей зловещих не сомкнет,

Сквозь крики, что от часа злее,

Он о своем поет, поет…

Его облепят сотни гурий,

Снесет клокочущей волной.

Он – точка зарожденья бури.

Стеклянен временный покой.

Беги в распахнутую небыль,

Пей книг тягучее вино…

Ждет север и седое небо –

Страны тюремное окно.

Судьбы смертельные уколы

Не значат, впрочем, ничего.

Падут стальные частоколы

Пред беззащитностью его.

Дороги есть такие – в никуда.

Идёшь, идёшь,

вдруг – каменная россыпь.

Зелёных сопок низкая гряда.

Глушь, тишь… Спускаешься с откоса:

Оградка кладбища, жестяная звезда…

На месте дома – рощица сквозная…

Дороги есть такие – в никуда,

Но лишь для тех,

кто ничего не знает.

Серый день, и пахнет снегом.

Но дышать легко, свежо…

Запыхавшись, как от бега,

Дед идёт: шажок… шажок…

Постоит, шагает дальше,

Палкой трогая асфальт.

На пальто из старой замши

Хлопья редкие летят…

Дед уселся на скамейку –

Закружилась голова.

В парке клёны – по линейке,

И подстрижена трава…

…Старый парк – знакомый с детства,

Помнит то, что сам забыл…

Жили рядом, по соседству…

Ту сирень – отец садил…

Зябнут старые берёзы.

А в душе царит покой.

Снег летит уже серьёзно,

Надо бы идти домой…

Дед вздохнул, с трудом поднялся.

Дома – кресло, старый плед…

«Бабка! – скажет, – Нагулялся!»

И посмотрит на портрет…

Четырнадцатилетние балбесы,

Мы ждали встречи с ветераном.

Услышать было очень интересно

О подвигах, разведчиках и ранах…

А ветеран вздохнул, и вдруг заплакал.

Он тихо всхлипывал в звенящей тишине.

Он слышал взрывы и призыв к атаке…

Так нам открылась правда о войне.

Идет состав по первому пути,

Мешая гарь вокзальную с туманом.

Спят в зале, на потрепанном диване

Бомж старый и девчушка лет пяти.

Под взглядами текучими прохожих

Спят, съежившись – здесь холодно с утра.

А девочка – с моею дочкой схожа…

И сердце дернулось… Но в путь уже пора.

Дела, что ждали – канули. Осталось:

Вокзал раскинул чадные крыла,

Дверь хлопала, и стекла в такт качались,