Алёшка Емельянов - Перемена погоды

на тропах осенних зернистая мазь,

старинные образы частных владений,

набитые мусорки, серость и муть,

бессмыслица дней и поток заблуждений,

сырые просторы, привычнейший путь,

холодный неон, безучастные толпы,

поток музыкально-гремящих авто,

любовно-общинные ссоры, расколы,

молчания, кашли, нерадости ртов,

высокие здания, низкие нравы,

труды изворотливых дев и дельцов,

места, потерявшие силу и славу…

Хочу я смотреть на твоё лишь лицо!

Просвириной Маше

Вся жизнь – нецензурная свалка отходов,

суммарный итог предыдущих жильцов.

Домашнее свинство людских обиходов

вживляется в новых невест и юнцов.

Пейзаж дополняют блевотные кляксы,

с утра уже пьяная, ржущая рать.

Бежит за хозяйкой блестящая такса,

а дочка за мамой, какой наплевать.

Промокшие крысы бегут под киоски.

Собаки худые мусолят мослы.

Не женщины тут, а болтливые соски.

Совсем не мужчины, а пьянь и ослы.

Подвальные ниши зашиты картоном.

Закрыт, перестроен мой прежний детсад.

На стройке завоз арматуры, бетона.

Роддом выпускает две пары в сей ад.

Иные ж девицы разводятся вскоре,

не зная, что делать в составе сети,

неся этим актом разлуки и горе,

крушение грёз, института семьи.

Сентябрьский дождь угнетает идеи.

Сырые газоны, асфальты и кров.

Одежды, как серо-графитные тени,

в которых томятся овалы голов.

От этих ветров злополучных шатает,

ведь вся эта пакость мне лезет в глаза.

И будущность города очень пугает,

и взгляд разжижает большая слеза…

Из крана вода очень хлорного свойства.

Вино из бутылок – смесь красок, спиртов.

От сока в пакетах в желудке расстройства.

Нет влаги хороших, добротных сортов.

От пива, коктейлей, абсента икота,

от водочных каплей так больно виску,

от жгуче-палёных настоек лишь рвота.

Вино и коньяк будоражат тоску.

Чай стал неприятным, а кофе привычным.

Кефир застаёт неприятно в метро.

А мёд стал слащавым, простым и обычным.

Ничто не ласкает живое нутро.

Источник лишь твой ароматен и вкусен.

Прекрасна вороночка, сочный раструб,

разрезик насыщен, красив и искусен.

Сядь мне на лицо! Хочу пить с твоих губ…

Просвириной Маше

Изнанка прокисла от грусти и водки.

Чумазо, подземно и хрипло дышу.

Вверху же сияют мои одногодки.

А я же морщинюсь, тоскливо пишу.

А может, они – есть рисунок Д.Грея?

Снаружи красивы, свежи, а внутри…

как сгустки из перца, шурупов и клея,

а кожа, костюм – оболочка дыры.

Иные (холёные франты, принцессы)

богаты и знатны, с весёлостью ртов.

А я же служу поэтичную мессу,

не зная цариц, королей и шутов.

Нутро моё полнится чуждым и сизым,

вбирая, как губка и фильтр, пакет.

Наверное, роль – отродясь быть нечистым,

в себе осаждать все пылинки, несвет,

а в мир выдавать лишь алмаз в обработке,

в себе оставляя опилки и шлак.

Шахтёрю с фонариком, с хилой бородкой.

Быть может, так правильно, или дурак…

А птицы свободы и мира, и Ноя

клюют на помойке остатки еды

средь мух и бездомных, смердящего зноя,

средь самой поганой и липкой среды.

Одни тут в дурмане от плесени, жижи,

бродящей фруктозы, арбузов, грибов,

средь мятых контейнеров, мусорной ниши,

средь кошек голодных и бирочных псов.

Шагают с культями, без когтя иль пальца,

порою без лап и с подбитым крылом,

другие грудятся пред самками в танцах,

а трое облиты зелёнкой, вином.

Унылое зрелище птичьих несчастий.

А это ведь души всех бывших людей!

Они тут за грех иль иные участья?

Как крысы и мыши, как части теней…

Малиновый цвет мандариновых губ

медово-молочного, нужного вкуса

наводит мой дух на живую строку

к поэме, в какой упоённые чувства.

Красивые дольки, с рисунками в них,

приятны на ощупь, на вид и на запах,

достойны не только стиха, а двух книг.

Таких нет у лучших воронежских самок!

Питательный, пухленький образ и стать.

Волшебный изгиб и вся формочка дива.

Фактурная выпуклость, мягкая гладь.

Пьянят, как стаканчики аперитива.

Чудесная мякоть и лакомый шарм.

Отборнейший сорт, розоватая ясность.

Одна совокупность питающих чар.

Люблю собирать их нектар и прекрасность!

Просвириной Маше