Александр Краснов - Грязная поэзия и чистые стихи

На «Выхино» всегда толпы кромешной тьма
На электричку смотрят, и думают: «Когда?»

Но вот наш агрегат, встал прямо – замер сразу,
И дверцы он открыл лишь со второго разу.

Открылись двери, ох, топла идёт в атаку
Толкаются, пихаются, ведут себя макакой.

Дети все ревут, а мамки их кричат:
«Ребёнок не ори! Держи-ка мой АйПад!»

А мужики давясь, весь тамбур занимают,
А дальше не идут. Почему? Не знают.

И вот набились все, как килька в банке ржавой,
Орут, кричат, пихаются, да бубнит картавый.

Температура сразу взлетела в небесА.
В людей, кажись, вселились откуда-то бесА.

Встала тут в проходе какая-то мадам,
На вид могу сказать, что в сотню килограмм.

И ей с чего-то вдруг холодно здесь стало,
Но ей никто не верит, думают – устала.

А электричка эта до «Люберец» идёт.
«Люберец» платформа удара вовсю ждёт.

Хлопнула дверьми, и снова поплелась.
Медленно, но верно, как ручейке карась.

Снаружи солнце жарит, внутри как в бане стало.
Бабушка бухтела, да место отжимала.

Я вижу за окном, как пронеслось метро,
МКАДа серый мост, да здание депо.

Железо разогрелось, хоть мясо на ней жарь,
И кто-то же провозит в вагоне старый ларь.

Деревья деревянные. Травка зелена.
Я читаю книжку: «Тортик за три дня».

«Люберцы – конечная» услышал тут же я.
Народ атаковал хлипкие дверя.

Остановился поезд, да двери распахнулись.
Люди сумасшедшие на станцию надулись.

Большинству их них дальше ехать надо,
В Удельную, Быково, без Калининграда.

Пустая оказалась электричка быстро.
Закрыла двери все, да покатила в Истру.

А я уже приехал в место то что надо.
Иду я по мосту, перехожу преграды.

Ну, Люберцы, конечно, это вам не Рим,
Надо мне к знакомому, настроить ему стрим.

Проведём эфир мы, много поболтаем.
Лучшие года вместе вспоминаем.

И расскажу я лихо у зрителей в эфире,
Что пережил в пути, да как попил кефиру.

В Федоскино приплыл на теплоходе я «Союз».
Холодно, льёт дождь, хотя температура плюс.

На пристани «Аксаково» теплоходик встал.
Нас, руссо-туристо, теперь он терпеливо ждал.

Уселись в два автобуса, и двинули к шкатулкам
На скользкой трассе мы неслись, потом по переулкам.

Приехали на фабрику. Я вскрикнул: «Боже мой!»
Здание обшарпанно, да брошено судьбой.

Напротив был музей, и выглядел прилично,
На фоне страшной фабрики, так вообще отлично.

И в этот призрак прошлого всей толпой пошли,
И ничего хорошего мы все там не нашли.

Хотя, если подумать, шкатулки были хороши,
Вот только стоили они вовсе не гроши,

А создают их всех в условиях «старьё»
Художники столетние, валяется тряпьё.

Железные кастрюли как автомобиль,
Картона складик старый, наброски с темой «быль».

Одну шкатулочку они по месяцу ваяют,
И денюжку свою, копейки получают.

Никто работать так из молодых не станет
Какая тут копейка, им рубль не хватает.

С Лениным зато шкатулочка музейная
С Брежневым ещё, и даже есть питейная.

А музей напротив выглядит как в сказке,
Словно выстроен был он по верхнею указке.

И туалет был в нём лучше, чем завод,
Но не наше дело смотреть на их живот.

Уехали с Федоскино, шкатулок не купили,
Два молодых вообще три тысячи пропили.

По двадцать, да по тридцать, а то за пятьдесят,
Тысяч сорок, двадцать, двести шестьдесят.

Тучи погустели. Дождик снова рухнул.
Из туристов кто-то недовольно ухнул.

Сели все в автобусы. Вернулись на «Союз».
Гуляет ветер, холодно, температура плюс.

О, коньяк, твой сладок вкус.
Ты маршируешь, как змеи укус.

Огненной гиеной в душу мою мчишься,
И полыхая факелом, в мозг мой норовишься.

Арарат пять звёзд, и выстоял же ты.
Под злободневным гнётом от моей жены.