Сергей Городецкий - Из поэзии 20-х годов

А поезд мерно —
лязг да лязг —
все лез да лез, да резал кручи,
с тишайшим лесом поделясь
железной песней —
самой лучшей.

Сосна да пихта.
Шесть утра.
В красноармейском эшелоне
еще горнист не шел играть —
будить бойцов и эти лона.
Был эшелон, как эшелон:
семь сотен красной молодежи,
которой солнце бить челом
неслось небесным бездорожьем;
которой —
след горячих дней
был по ноге,
костюм — по росту,
и так же шел, суровый, к ней,
как горным высям чистый воздух;
которой —
путь сиял таков,
что мерять пафос брали версты…
Был эшелон семьсот штыков:
семьсот штыков —
одно упорство.

Сосна да пихта.
Сонь да тишь,
да в этой тиши горсть домишек,
таких,
что сразу не найти,
таких,
что даже тиши тише.
И — вдруг горнист.
И — вдруг рожок.
И — вдруг, как пламя на пожаре,
басок дневального обжог:
«Вставай,
вставай,
вставай, товарищ!»

После грозного ненастья,
После скорби долгих лет,
Полный братского участья,
Неизведанного счастья,
Засиял свободы свет,

Стихли ропот, голос стона,
Гнев молчание хранит.
У поверженного трона
Драгоценная корона
Смятым чепчиком лежит.

Потряслися тюрем своды,
Двери сорваны с петлей,
Где поборники свободы
Выносили стойко годы
Пытки диких палачей.

Льются радостные звуки.
Не смолкая, там и тут.
Это дети слез и муки
Беспрепятственно идут.

Всех зовет их светоч знанья
С лаской матери родной;
Всюду праздник, ликованье.
Краше нет переживанья
Дней свободы дорогой!

Неисчислимый ряд веков
Над всей вселенной есть и было
Одно небесное светило —
Всех чудодейственней миров, —
Светило — Солнце. И его
Нет лучезарней ничего.

Ему былинка и цветок,
Поля, луга, дубравы, воды,
Все птицы, звери и народы
И даже крошка мотылек
Везде и всюду, там и тут
Хвалу немолчную поют.

Вторым же солнцем наших дней
Светило вспыхнуло иное,
То наше солнышко земное —
Привета матери родней,
И этим солнцем был Ильич —
Насилья беспощадный бич!

Как богатырь седых времен,
Чтоб сбросить цепи вековые,
Сплотил он силы трудовые,
И мир тлетворный — побежден.
Вчерашний жалкий раб труда —
Стал властелином навсегда.

Хвала ему — творцу свобод!
Хвала от края и до края.
Он будет жить, не умирая,
В сердцах у нас из рода в род,
Он — наша гордость, жизнь и свет.
Ему, как Солнцу, — равных нет.

В годы детства гуд призывный
На работу в ранний час
В простоте своей наивной
Проклинал я сотни раз.

Чуть светок, а он застонет,
Загудит, проснется мать,
На работу нас погонит:
«Чу! Гудок — пора вставать!»

Да пора, а встать нет мочи,
Спишь как мертвый иногда.
Гноем слепленные очи,
Слух отсутствует — беда.

Тяжела судьба малютки.
Непосильного труда,
Ведь часов по двадцать в сутки
Мы работали тогда.

На жаре, в чаду и пыли,
Проработав этот срок,
Полумертвыми мы были:
Шли домой, не чуя ног.

От работы ныли руки,
От побоев — голова;
Слух терзали шума звуки,
Брани едкие слова.

А за что? Свидетель небо,
Мы платили за гроши,
За кусок скорузлый хлеба,
Соком тела и души.

В полусне нам есть давали
И чумазым и в поту,
За столом мы засыпали
С недожеванным во рту.

Но теперь иное дело:
Сброшен гнет с мозольных плеч;
От побои не ломит тело,
И не жжет по суткам печь.

И сирены гул призывный
Не назойлив и тягуч,
Обладая силой дивной,
Гармоничен и певуч.

Зловещим скованный покоем,
Покинутый в тревожный год,
Грозя потухшею трубою,
Сталелитейный стих завод.

В тумане дней осенних брошен,
Застыл, подслушивая, как
Ноябрь, промокший и продрогший,
Бродяжничал на площадях;

Как настороженной походкой
Подкрадывался враг во мгле…
Манометр цепенел над топкой
На холодеющем нуле.

Лишь тишь машин, заводской глушью
Прохаживаясь не спеша,
Будили стуком колотушек
Полуночные сторожа.