Геннадий Деринг - Актуальные поэмы

Русак ломил по простоте,
Как бы сказать вам, на арапа.
(А времена, я говорил ему, не те!)
Здесь надо мне представить кратко
Русачью биографию
И окружающую друга географию.
Родился он, во-первых,
Ни в тех, ни в сех,
Ни в городе и ни в селе,
А в пригороде, на зас е ке,
Где его предки пашенку орали
Когда-то, в позапрошлом веке.
Работал в городе, на авиазаводе.
Москва ему была мила своей шумихой,
А пригород, напротив, тишиной.
Здесь, по земле, гуляло его босое детство —
Мощёные булыгой улицы,
Река, куда ходили по воду,
И где купалась пацанва,
Луга, поля и рощи,
Осокори в посёлке —
Всё это был его родимый дом.
И, среди тополей, – роддом,
Где он на божий свет явился в 41-ом.
Мой друг – войны прямой продукт,
Грозной и горестной эпохи.
Он выкормлен был сразу десятком рожениц,
Поскольку у мамаши (ему был месяц),
Как только объявили про войну,
Присохло молоко (перегорело трохи).
Телёнок ласковый сосёт двух маток.
Петро кормилицами был богат.
А был ли он, младенец, ласков или нет,
О том история умалчивает.
Сосал и морщился, наверно:
Горчило, говорят, то молоко военное…
При всей суровой заводской муштровке
И всесторонней городской рихтовке —
Логичной и рациональной,
Мой Петя вырос простодырным,
Что называется, ветошным,
Короче, вахлаком сентиментальным.

х

Дело шло к пенсии, мужик он могутн о й,
На авиазаводе был на усиленном довольстве,
А на земле, он рассуждал,
Он бы ещё «поробил в удовольствие».
Он с жаром подступил
К новациям Хохлайсовым.
Я, чуя шельмовство,
Сразу сказал Петру,
Что это всё – туфта и краснобайство,
Советовал здоровье поберечь под старость.
А он: я-ста да мы-ста!
«На ферме на своей я проживу годов до ста!
Час пробил, баста!»
Он предкам порешил наследовать
И возродить крестьянский дом.
Шагал, как путный, в ходе крестном,
Молил о ниспослании щедрот небесных,
Разжился Александра манифестом,
До дыр затёртым прадедом,
Добыл соху, серп, косу, цеп,
Прадедовы порты, онучи, лапти,
В которых Спиридон, который прадед,
Пахал родного выселка окрест.
Жбан из-под кваса раскопал,
Горшок неглазированный кубово-синий
И коромысло бабушки Аксиньи.
Все эти артефакты, не соблюдая этикета,
Сгрузил Хохлайсу в Комитет,
Свидетельствуя о нешуточных намереньях,
Как коренной потомственный феллах.
Доставили мы с Русаком Хохлайсу
Семейную икону Святителя,
Как доказательство
Когда-то взятых властью обязательств.
Обет народу послужить
Был перед Богом взят царём-радетелем.
Угодник был тому свидетелем.
Мы образ выклянчили напрокат
У престарелой тётки Русака.
Он неокладный был,
Обшарпанный,
На тёмной липе писанный,
В раме, рублёной топором
В каком-нибудь лесу глухом.
Иконой прадед регулировал
Метеусловия на пашне
И ею был благословлён
С соседскою Аксюткою
На сладостные шашни,
Которые он ложкою, представленной,
Как прочие вещдоки, всю жизнь хлебал
И той же ложкою
По белобрысым головам наследников стучал.
(Хохлайс на образ не перекрестился,
А как-то кисло передёрнулся.)
По большей части экспонаты
Добыли мы на время в запаснике музейном,
Распотрошив с имуществом большой рундук.
(У Русака был школьный антик-друг.)
– Да это всё – имущество семейное! —
Рассказывал Русак в милиции, —
Соха, порты, для порки вицы…)
(Едва не заработал мой дружок
За раритеты срок!).
– Хотел меня реликтами пугнуть,
Надел загнуть,
Приватизации отведать манны
Путём обманным! —
Корил Петра Хохлайс. —
Посовестился бы.
Хотя, креста-то на тебе, наверно, нет…
– На месте дедов крест, – обиделся Русак.
И медный свой нательный крыж
Под самый нос подсунул Рыжему.
– Я ставрограф, – вздохнув, сказал Хохлайс,
От символа не отрывая глаз, —
Такое, знаете ли, с детства увлечение.
Ассемблир у ю херики и крыжики —
И оловянные простые и золотые рыжики.
Ты бы мне херик-то отдал на сохранение,
Ведь всё равно не веруешь.
Ей-богу, сдал бы.
А я бы его школьникам показывал.
Тем более он у тебя с усопшего,
Послушай, братец, мя.
С усопших херики не носят: чужое бремя…
– В ту пору дед ещё усопшим не был
Он крестик снял тогда на срок,
Когда надел у него о тняли на мах
Которые ходили в пыльных шлемах.
Располагал, что повернёт обратно дышло,
Да вот не вышло.
– Мне православные, – молвил Хохлайс, —
На сохранение сдают кресты
В обмен на смачные наследия куски.
А иудеи и магометане —
В поруку собственные свои несут обрезки…
– И много насоб и ровал, хранитель?
– Раздать угодия – не самоцель.
Тут миллионы бродят шельм.
Беру не всё и не у всех.
Мешочек накопилось тельников
И плоти вяленной – кошель.
Русак гнул, не вникая:
– Нам всё и без заклада хериков
Принадлежит теперь,
Отсель досель, от края и до края!
Каких ещё тебе порук?
Он – прадед, стало быть, я – правнук!
Дело, конечно, давнее,
Но выти было десять десятин.
В низинке был нарезан клин.
Мне дед его показывал.
И ёлка посередь, ёж твою медь.
Хохлайс пригладил рыжую зализу:
– О! Как бы я тебя пон я л
И разрешительную положил бы тотчас визу,
Когда бы не было меж нами, друг,
Кое-каких докук…
Они как будто бы не ссорились, не бились.
Но друг за друга зацепились…