Дмитрий Пригов - Монстры

Какому русскому она не есть мать родная, поющая, убаюкивающая, ласкающая, целующая, слизывающая кожу, прикровенные верхние слои следом и обмершую, неискушенную мелкими трудами и привычками оборонительными, саму мякоть души виноградную в себя всасывая, через себя глядеть вынуждающая, своим тело вскидываться, своим хвостом вздергиваться, жабрами пошевеливать, одышними легкими повеивать, нежной розовостью девичьего лица вспыхивая, щитом и мечом стальным взблескивая, бровями лесистыми, полушариями холмов влажных вздымаясь, кожей песчаной пупырчатой подрагивая, себя самого покусывать, отъедая куски сочные мясистые, глазами зернистыми в землю упираясь, видя тьму, хляби, провалы и вскипания густо-маслянистые, не мочь взгляда оторвать, отлететь, отделиться, прилепиться к чему-то, пусть малому, незначительному, но отдельному, отдельновисящему, отдельностоящему, отдельномыслимому, чтобы объять ее во всех ее образах, видах, проявлениях и блистаниях, кровоизвержениях, ужасах, как это случилось мне в вечереющий час осени Московской поры густого листопада на кухне у окна прозрачного замершего видеть ее и едино-временно-необъятную и в исторических, развертывающихся глубинах зарождения до точки незначимой и облекаемой, возможно, моим собственным воображением, понужденным, правда, к тому, как в самой интенции, так и в конкретности образов геральдически основопорождаемых, когда на дальнем, высвеченном из общего хаоса чьим-то пристальным вниманием плотью облекающим, кусочке оплотненного пространства покачивающегося некий медведь-Мишка объявился, травку сочную, нежную, сочным телом покачивающуюся, нежные уста розовые в ожидании сладостном приоткрывающую, обнюхивал и замер вдруг.

Тут необходимо авторское пояснение, что весь мат объявляющийся в пределах текста не житейски-повседневного представляет собой как бы язык сакральный, ныне исчезнувший изношенный в своей сакральности и обнаруживающийся как всплески неких чувств неуправляемых обычным житейским жизнепроявлением, неразрешимых простым словоопределением, но и не складывающимся, по причине давней утраченности, затемненности первооснов, его породивших, в систему метафизической осмысленности, но лишь как изумление, ясное и недостижимо-несмываемое стояние перед лицом чуда, светящегося ликом женским, с набухшей теплым молоком мягкой груди, покрытой нежной, растянутой от внутреннего переполнения, кожей, сквозь которую просвечивают чуть расплывшиеся, обрисовывающие мягкие изгибы форм, голубоватые прожилки, ключицы, кости плечей и предплечий смутно заострились от оттягивающей тяжести, текущей ниже, ниже, к животу персико-сливовому, сгущенному и оранжево-матовому от приближения к центру этой тайной, пульсирующей и завораживающей всех и самое себя, тяжести, укрытой, явленной во внешнем дрожании окрестного воздуха, излучений мелькающих, снующих туда-сюда, все обнимающих, закручивающих, в кокон обволакивающих и вместе с влагой извергаемой медленно, медленно, смиряя всякое сопротивление, в себя втягивающих, всасывающих, растворяющих и изничтожающих с пением сладким, мучительным и все отменяющим, одной воле, в иных недрах коренящейся, воле неподвластного высшего созерцания оставляя быть в рассудке и бытие самоопределяющемся