Дмитрий Пригов - Монстры

С противоположного берега начиналась плоская плодородная земля, изредка прерываемая легкими вздохами мохнатых холмов, покрытых плотной травой и разной мелкой растительностью. Во многих таились укрытия и пустоты. Отдельные были насыпаны недавно. Однако большинство возвышалось здесь издавна. Внутрь некоторых кто-то входил, и кто-то из них выходил. Никто не мог сказать о входящих и выходящих что-либо конкретное, убедительное. Никогда их не видели. Но знали о них почти все. И знали точно, достоверно, с некоторыми удивляющими невыдуманными подробностями. В одном из них якобы захоронена женщина, временами оттуда исчезавшая и оставлявшая своим заместителем паука. Какого паука? Почему паука? Да и какой паук заместитель? Хотя, почему – нет? Если внимательно и непредвзято присмотреться, без всяких там эмоций и атавистических перверсий, то чистота и точность строения подобных устрашающих существ с их прямо-таки непорочно-математически рассчитанными и строго пропорциональными членами и сочленениями полны завораживающей, истинно пугающей красоты. Красота ведь, как известно, страшная, безумная сила.

Если кто-то по случаю и злосчастию оказывался внутри помянутого холма в отсутствие женщины, то моментально попадал в огромные лапы ослепительного паука. Принимал, насколько мог, обличье девы и томился до поры ее возвращения. Когда же снова являлся на свет, окончательно отвыкший от наружной яркой жизни, то кто бы мог поверить его россказням и бредням. Да и самому его появлению. Некий из тьмы. Так их, периодически появлявшихся как из ниоткуда, и называли – Такой-то из тьмы. Только порядковые номера проставляли – Первый из Тьмы, Второй из Тьмы, Десятый из Тьмы. Больше десяти не насчитывали. Говорили, правда, непонятно на чьих свидетельствах основываясь, что Женщина никуда не отлучалась, сама принимая образ паука, и ей, до поры обратного обращения в антропоморфный образ, как раз и необходим был заместитель. Соответственно заманивала несчастных и беспечных, гулявших поблизости, словно завлеченных в те места неким звуком или подталкивающими в том направлении ласковыми струями воздуха.

Ох уж, свидетели, прости Господи!

Помню, в детстве в мелкой речушке прямо под Звенигородом мы ходили группкой местных ребятишек высматривать жившую там акулу. Было страшно. Жутко страшно. Мы жались друг к другу, но любопытство пересиливало.

– Здесь, – говорил маленький Федька и тут же отступал на шаг. – Ленькин брат рассказывал, они после матча с Промкомбинатом пошли купаться, а она как выпрыгнет, и Витька Морозова за руку схватила. Он потом однорукий на воротах стоял. Все мячи одной рукой брал. – А однорукого Витька Морозова все знали достоверно. Так что не возразишь. – Прямо вот здесь зашел в воду. Еще Толян Симаков говорил, что не надо, а он полез. Она и схватила. Большая такая, – прямая жизненная необходимость в убедительности повествования заставляла Федьку снова на шаг приблизиться к реке. Он делал этот шаг, сопровождаемый слипшейся в один комок ватагой приятелей. Тут же отскакивал назад. Все моментально и слитно следовали его охранительному маневру. И все это молча, только с единым шумным сопением. Он продолжал хрипловатым от волнения голосом: – За руку схватила и оторвала. Еле оттащили. Правда, Ленька?

– Угу, – отвечал самостоятельный Ленька.

Все переводили завороженные глаза с Федьки на Леньку, быстро взглядывали друг на друга и снова обращались на реку. Медленно, незаметно, почти нефиксируемо даже для самих себя отползали от воды на достаточное расстояние. Достаточное для моментального отчаянного бегства в случае первых поползновений чудища овладеть их хлипкими и малосъедобными телами.

А вот случай более серьезный и впрямую относящийся к повествуемым событиям. Когда в дальнем и трудно припоминаемом детстве я проживал в районе Патриарших прудов, мы с моим милым и туповатым дружком Санькой Егоровым тоже были вовлечены в нечто подобное.

– Знаешь, – однажды утром Санька без стука вбежал в нашу малюсенькую комнатку среди прочих восьми невеликих комнат огромной и путаной коммунальной квартиры, заселенной несчетным количеством обитателей разных возрастов и полов. Родители были на работе. Я полуболезненный нежился в поздней постели.

В возбуждении заикаясь, Санька начал что-то безумно быстро и невнятно тараторить. Он сильно заикался, и в моменты душевного волнения артикуляция вовсе оставляла его. Так что мог произносить одни гласные. Когда он в отчаянии при виде страшных местных хулиганов кричал из колодца двора вверх к окну своей спасительной квартиры: – Еуаааа! Ооиииии! – то только я и старый могучий дед, воспитавший его в молчаливом и упорном одиночестве, догадывались, что это значит: