Екатерина Полянская - На горбатом мосту

Воздух густ и влажно-фиолетов.
Как во сне, замедленно летишь
Сквозь него, сквозь питерское лето:
Грозы – днём, а вечерами – тишь.

Чуть слышны шагов глухие всхлипы,
Да ещё, влюблённым на беду,
Страстью и тревогой дышат липы
В обморочно замершем саду.

Князь-Владимира сын Позвизд —
Звёздный морок, стрелы посвист.
Потревоженное моими —
Столь чужими – губами имя
Дрогнет дудочкой тростниковой,
Резко звякнет в ночи подковой,
Разъярится в разбеге вьюжном,
Вспыхнет на рукаве кольчужном,
Чиркнет ласточкой острокрылой —
Будто знала я, да забыла.
Будто время от боли сжалось,
Будто жизни на вскрик осталось…
И – потухнет, замрёт… Позвизд —
Звёздный морок, стрелы посвист.

Медленно тающий
Зыбким своим отражением
В тихой реке,
Чьё забытое имя – как вздох,

Город, похожий на
Воспоминанье о городе —
Шорох дождя,
Полыхающая бузина.

Зябкая, хрупкая
Бабушка с детской улыбкою
Кротко вздохнёт,
Отпирая тяжёлую дверь

В царство безмолвное
Старых афиш, фотокарточек,
Тёмных икон,
Утюгов, самоваров, монет.

Тихие заводи,
Странные омуты времени,
Тонкая связь
Неисчисленных координат.

Морщится гладь,
И дробится моё отражение
Прежде, чем я
Успеваю его разглядеть.

Когда зацветёт «декабрист»,
И шторы раздвинутся шире,
Мир, запертый в тесной квартире,
Вдруг станет просторен и чист —
Когда в декабре обветшалом
Лучистым фонариком алым
Невзрачный украсится лист.

Когда на холодном окне
В белёсой пустыне бесплодной
Цветок оживёт благородный,
В морозы желанный вдвойне —
Судьбы ненадёжные звенья,
Рассыплются наши мгновенья
И тень пробежит по стене.

Когда «декабрист» зацветёт
Над тёмным и гулким колодцем,
Наш маятник резко качнётся,
Сметая костяшки со счёт.
И всё повторится: метели,
Печаль Рождества и веселье,
И – к новой весне поворот.

Звучат шаги размеренно и чётко,
В неверном свете редких фонарей
Дрожат ограды кованые чётки
И ветка, наклонённая над ней.

Лишь хлопнет дверь, и снова только эхо
Невидимым конвоем за спиной
Да еле слышный отголосок смеха
Там, на мосту, над чёрной глубиной.

И плавится в ночном канале город,
Изнемогая от дождей и смут…
Объятия Казанского собора
Ещё распахнуты, ещё кого-то ждут.

Чай с вишнёвым вареньем – о Господи, счастье какое! —
Розовеет окно за дремотными складками штор,
Добродушнейший чайник лучится теплом и покоем,
Тихо звякает ложечка о мелодичный фарфор.

Чай с вишнёвым вареньем – о Господи, хоть на минуту
Задержи, не стирай эту комнату, штору, окно —
Неизведанный мир, детский образ чужого уюта,
Недосмотренный сон, дуновение жизни иной.

Спешит прохожий запоздалый,
Звенит задумчивый трамвай,
Волна баюкает устало
Луны подмокший каравай.

Дома, прищурясь близоруко,
Сберечь пытаются тепло,
Слезится в бесполезной муке
Часов разбитое стекло.

А мне, шепча чужое имя,
Брести сквозь зябкий неуют,
Пока душа навек не примет,
Как боль последнюю свою,

Глухую песню стен кирпичных,
Посеребрённую луной,
И минареты труб фабричных
Над Выборгскою стороной.

Меж домами пространство сгущается, словно смола,
Покрываясь ледком в предвесенние звонкие ночи.
Вот в проулке луна желтоватую лампу зажгла
И тревожащим светом пугливых прохожих морочит.

Написав пару глупостей на терпеливом листе,
Я к стеклу прижимаюсь лицом и далёко, далёко
За морозными окнами вижу бескрайнюю степь
И всё той же луны желтоватое, круглое око.

И матёрый бирюк [3], обманувший судьбу в сотый раз,
На подтаявшем насте худыми боками поводит
И спокойно глядит на туманно мерцающий лаз
В бесконечность, куда от последней погони уходят.