Array Антология - Зимние сны

С возрастом, признаться если честно,
всё трудней держаться на плаву.
Жизнь во снах гораздо интересней,
чем она порою наяву.

Точным объясненьям неподвластный,
из иных и нынешних времён
ночью часто вижу несуразный,
странно повторяющийся сон.

Думаешь, с тобой ли это было
или, может, не было совсем.
Женщина в тумане приходила,
друг являлся, не сказав, зачем.

Много лет их нет уже на свете,
живших и рисково, и легко,
и разочарованных в столетье,
как стрелок, попавший в «молоко».

Сам же я, терзаясь в дикой спешке,
то лечу, то еду, то бегу,
но стою на месте неизбежно
в кем-то заколдованном кругу.

Ноги тяжелеют, застревая
в глине вязкой и в солончаке.
Не выводит никуда кривая,
дёргаюсь, как рыба на крючке.

От чего зависит – от погоды
разница сюжетов и картин?
Но всё время что-то происходит,
с чем во сне один я на один.

В темноте к видениям прикован,
под щекой ладонь или кулак.
Душат сны один дурней другого,
но из них не вырваться никак.

Рука ведёт перо с нажимом,
и пальцы сжаты, как тиски.
Училка из старорежимных
в костюме строгом у доски.

В тетради сохнет промокашка,
вся комната светлым-светла.
Чернильница-невыливашка
из синеватого стекла.

Её несу с собой в портфеле
и на́ дом заданный урок.
А на моей лежит постели
мой кот, свернувшийся в клубок.

Зиме конец. Но обморозил
в начале марта уши он,
занявшись половым вопросом,
поскольку молод и силён.

В сарае громко квохчут куры,
им снится летняя трава.
Из печки, как из амбразуры,
стреляют искрами дрова.

На кухне стол едой не блещет:
картошка, яйца, серый хлеб.
Мы верили, что будет легче,
не ведая духовных скреп.

С утра соседи варят бражку,
начав предпраздничный забег…
Чернильница-невыливашка.
История. Двадцатый век.

Не стремящийся к путешествиям,
побывать кое-где успел,
восполняя для утешения
в географии свой пробел.

Часто стопы туда вело мои,
где не только пейзажу рад —
к древним древностям Каталонии,
ко святой горе Монсеррат.

Словно гусеница зелёная,
полз скрипучий фуникулёр
на вершину, к зубцам изломанным,
в монастырский широкий двор.

В храме лестница вверх кручёная,
там, печалясь за алтарём,
восседает Мадонна чёрная
в одеянии золотом.

Принимает чужие горести,
становясь от них всё черней.
И как будто под ношей горбится,
сострадая слезой своей.

Божьей Матери взгляд блуждающий —
к ней людская течёт река.
Если выше – скажи, куда ещё,
в даль неясную, за облака?

Обещаю не ныть, не плакать,
просто сдать проездной билет —
возвращаться в свою Итаку,
чтоб проститься с ней, смысла нет.

Там, где шлялось беспечно детство,
там, где юность любовью жгла,
не осталось теперь наследства —
ни корней родных, ни ствола.

Только в дальнем краю несытом,
долгом связана, как венцом,
спит под памятником гранитным
мама рядом с моим отцом.