Вы никогда не встретите такого подхода у Бродского и иже с ним. Это поэты формы в самом лучшем смысле этого слова. У них форма и содержание поистине неразделимы. Казалось бы, полная слитность и есть критерий поэтического совершенства. Да, но лишь в стилистическом его аспекте. Чистая мысль, которая и есть душа поэзии, никогда не признает себя равной слову. И правильно сделает. Иерархия от высшего к низшего лежит в основании вещей. И как д'Артаньян, еще не будучи мушкетером, говорил, что он «душой мушкетер», так автор, оставляя вопрос о мастерстве, всем сердцем тянется к вышеназванным четырем. И отталкивается от вышеназванного одного, как тот же д'Артаньян отталкивался от гвардейцев кардинала.
Точно в русалочьей нежной руке,
тихо играется в горной реке
рыба, что люди форелью зовут,
есть и такой у нее атрибут:
против течения любо ей плыть,
да еще в нем без движенья застыть.
Ведь чем стремительный водный поток,
тем и обратный сильнее в нем ток —
и, кроме как окунуться в него,
делать не нужно уже ничего,
чтобы, в ручье пребывая родном,
быть одновременно в мире ином.
С возрастом тоже все больше живу
тем я, что, как и форель та, плыву
против течения жизни моей,
ибо мое отношение к ней,
точно к давно разведенной жене,
что остается внутри и вовне.
Мне в незапамятные времена
счастье простое давала она,
столько же, если не больше, и мук
принял из тех же знакомых я рук, —
так что теперь не могу я решить,
что было лучше – с ней жить иль не жить.
Зендлингертор – выхожу из метро:
Старого Города чую нутро.
Прошлое тихо здесь льется мне в грудь,
шумного дня не касаясь ничуть.
С вечностью под руку чтобы гулять,
хоть каждый день я готов приезжать
к Зендлингертору и только сюда —
здесь не наскучит гулять никогда!
Бомж там знакомый сидит у ворот.
Рядом – собака (а лучше бы – кот).
Бомжа стараюсь постигнуть я суть:
в душу прохожих он хочет взглянуть, —
точно стараясь опять угадать
сколько вот этот ему мог бы дать, —
что, проходя сквозь бомжей редкий ряд,
вдруг задержал умиленный свой взгляд
пусть не на нем (он – открыточный вид),
но на собачке, что рядом лежит.
Тошно от ближних нам вечных гримас.
Трогают больше животные нас.
Этот великий, но грустный закон
хитрый мой бомж и поставил на кон
в вечной, как мир, безобидной игре:
строгим не будем к его мишуре!
Правда, мне память как раз помогла:
третьей по счету собачка была —
с тех пор как бомжа приметив того,
пристальней стал я смотреть не него.
Не повезло им совсем с протеже:
прежние, видно, скончались уже.
С новой собачкой теперь он сидит,
также в сторонку собачка глядит.
Может быть, стыд за хозяина ей
не позволяет смотреть на людей.
Может, сочувствием к бомжу полна,
молча любовь ему дарит она.
Мечутся тени и свет на стене,
синие вспышки мелькают в окне:
«Скорая помощь» стоит во дворе —
кто-то инфаркт получил на заре.
Им оказался брюзгливый старик —
сел на «очко» он – и странно поник:
в грудь ему пуля как будто вошла,
кожу окутала дымная мгла.
Воздух хватает, как рыба на льду,
ужас объял его, точно в аду —
благо, что верная рядом жена:
вовремя весть сообщила она.
Весть не благую, печальную весть:
так обстоятельства нужно учесть,
ибо на все и веков испокон
можно смотреть с двух различных сторон.
То есть остаться лежать-умирать
(мук многолетних зато избежать)
или себя предоставить врачам
(с риском остаться живым пополам).
Ясно, что только второй вариант
выберет наша семья-фигурант —
и на взметнувшийся к звездам звонок
с красным крестом прилетел «воронок».
Читать дальше