p_i_r_a_n_y_a - Люблю…

а, быть может, и – повелитель[как знать?]ница:

ждёт, когда закончит дни свои окаянный год,

что равняет всех нас – и святого и подлеца.

Одинаково жёстко стелет год этот всем постель,

никому хорошего не обещает зря,

под рубаху лезет холодом, как метель,

да шуршит сухими листами календаря.

А народ, отчаявшись, ничего от него не ждёт –

продержаться день бы, да выдержать только ночь:

високосный очень редко хорошим бывает год,

но уж этот выдался – окаянный, совсем невмочь!

Ну и я – настороженно всматриваюсь в зеркала,

в чужие окна, в витрины, даже в стёкла замёрзшей лужи:

отражаюсь вроде – значит, ещё жива;

где же шанс/счастливый случай (ну очень нужен!)?

И вгрызаюсь снова в жёсткий наук гранит –

хоть бы крошек горсть, да выгрызть ещё кусок,

ведь живут другие – как будто и не болит

ни душа, ни совесть, и вместо крови – томатный сок…

Бью наотмашь в зеркало – рассыпается в пыль, звеня,

только отражение не рассыпалось – вот те на:

это та, другая, ищет везде меня

в отраженьях – убедиться: ещё жива…

Хрустальный воздух ранней осени

на фоне золота берёз,

пшеничный локон с первой проседью,

лицо, любимое до слёз…

Огнями жёлтыми и красными

взволнованный внезапно лес

мигает: "SOS! Стоять! Опасно!" ей –

любви, свалившейся с небес –

на нас. И мы слегка опешили:

так просто в суете сует –

пришла любовь! (Какого лешего

болталась где-то столько лет?)

Пусть под ноги листвой опавшею

ложатся дни календаря,

нас наше счастье запоздавшее

нашло, наверное, не зря;

и пусть оно горчит рябиново,

хрустальным воздухом звеня:

мы этой осенью – любимые,

я – у тебя, ты – у меня.

Хрустальный воздух ранней осени

на фоне золота берёз,

пшеничный локон с первой проседью,

лицо, любимое до слёз…

Твой поцелуй

до сих пор на губах горчит,

и на руке

чуть заметный неровный шрам…

Сильные мы

очень мужественно молчим –

просто любить

нам друг друга нельзя: харам…

Шрам на руке –

ерунда, ведь в душе дыра,

хоть не видна,

но страшнее давно кровит:

невдалеке

ты стоишь, говоришь: "Пора…"

"Как я одна?" –

набираю и жму "Delete"…

Я тебе вновь

не сказала: "Не уходи",

ты на моё

"Как же так?" не сказал: "Прости…",

только любовь

вырывается из груди,

как ты её

ни удерживай взаперти…

От боли некуда деться,

жизнь еле теплится в сердце,

пишу "Люблю" и тут же жму на "Delete",

но невозможно навсегда удалить

тебя из памяти тоже –

твой запах въелся под кожу,

и поцелуй твой на губах горчит,

а сердцу больно, и оно кричит…

Какая, к чёрту, разлука?

Мы рождены друг для друга!

Жизнь разделилась ровно пополам –

харам!

Сильные мы

очень мужественно молчим:

просто харам –

ну и не о чем говорить…

Нашей любви

не выбрасываю ключи –

я никогда

не умела нормальной быть.

Если твоя

будет меньше душа болеть,

думая, что

очень всё приняла легко,

я для тебя

улыбнуться смогу суметь,

чтобы потом

дуть на воду и молоко…

Криком кричать

буду позже – потом, одна

в горькой тиши

заточенья домашних стен…

Перемолчать,

выпивая беду до дна:

"Слышишь, пиши

иногда, как ты там, и с кем…"

От боли некуда деться,

жизнь еле теплится в сердце,

пишу "Люблю" и тут же жму на "Delete",

но невозможно навсегда удалить

тебя из памяти тоже –

твой запах въелся под кожу,

и поцелуй твой на губах горчит,

а сердцу больно, и оно кричит…

Какая, к чёрту, разлука?

Мы рождены друг для друга!

Жизнь разделилась ровно пополам –

харам!

Ничего от тебя не ждать –

ни тебя самого, ни чуда.

На двоих застилать кровать –

очень глупо, но всё же – буду.

В доме всё, так как любишь ты:

даже кресло не сдвину с места,

и всегда на столе цветы –

скорбной памяти манифестом.

На двоих сервирую стол –

две тарелки, две чашки к чаю

(на твоей появился скол –

как-то выскользнула)… Скучаю

по тебе миллионы лет,

не мечтая о новой встрече,

и от боли лекарства нет

(время – доктор плохой: не лечит).

Никогда про тебя не петь

никому – ни стихом, ни песней.