Татьяна Левченко - Конец Земли

Я боюсь отдыхать на пляжах Эльтигена.
Не потому, что страшусь снарядов неразорвавшихся.
Там навстречу мне поднимаются тени десантников, на песке оставшихся.
Глядят на пляжницу с усмешкой обидной:
– Что делаешь здесь ты – из мира? Видишь: бой, за трупами моря не видно… А ты разнежилась, бесишься с жиру.
И встают, встают из войны пожарища, под взрывов грохот, под рёв волны…
– Ты, вот что, похорони наших товарищей, пока мы твой мир отвоёвываем. А то… кто после вспомнит об этих, павших…
– Мы помним вас! Помним всех поимённо!
– В самом деле? – в словах ирония и взгляд удивлённый. Поёжился зябко, в промокшем бушлате. И вдруг сказал тихо, и словно бы виновато: – Ты знаешь, война – это очень страшно…
– Но вы же храбрые! Поколение целое… А впрочем, от страха и я становлюсь до ужаса смелая…
В ответ – усмешка:
– Что ж, это не редко: боишься – не трусишь – внезапно такая возьмёт досада!… – и, между прочим, но будто вручил награду: – Пожалуй, я взял бы тебя в разведку… – А взгляд – отрешённо-тревожным светом: – Но только страшней, что потом – забудут: поставят памятники повсюду и Памятью называть станут это…
………………………………………………….
Он рванулся в бой, ещё до начала его, измождённый. Бросив лишь напоследок простое: «Будь!»
А я осталась слушать июньско-ноябрьский прибой, и перед ним, и перед собой – побеждённой.
А волны кричали, исправленное прибоем: «Не забудь!»

Я люблю подниматься на склон Митридата.
Здесь – Знамя победное водружают. Здесь – весёлые моряки, балагурящие солдаты со всех сторон меня окружают. Выстрелы в воздух – радостными раскатами.
– Ты из мира?
– Здорово!
– Ну, как там вы?
– А это что же, чуть в стороне полыхает? Неужто пожар через время катится? Вечный Огонь? Памяти?… – кто-то вздыхает: – Уж не по нас ли, ребята? Доведётся ли возвратиться?…
– Да брось ты! Вернёмся! Вот Берлин возьмём… Скажи, из мира, дойдём?
– Конечно, дойдёте!
– Я ж говорю – дойдём! А после – вернёмся. Под солнцем, иль под дождём. И может, сами этот Огонь и зажжём, как живое знамя – в Вечную Память…
– Значит, дойдём, говоришь? Ну, ладно, бывай, старуха! Сколько ещё до Победы боёв и пожарищ… А вы тут работайте: вишь, какая разруха. Ты только… запомни: и этот час, и эти израненные знамёна…
– Мы помним вас! Помним всех поимённо!
– Ох, сестрёнка! Только не надо – так! Эти слова – для парада. На мне – гимнастёрка – не чёрный фрак… Но, дай Бог, чтобы это была правда!

И я осталась с Городом один-на-один. У нас с ним связи – больше, чем кровные.
Поднимаю взглядом здания из руин, ломаю, выстраиваю новые… Спускаюсь по лестнице и, уже у Предтечи, вновь – знакомый, мирный гул вокруг. Ещё ошеломлённая случившейся встречей, слышу тихий, с хрипотцой, Города голос вдруг:
– Ну, что, поглядела? Теперь не будешь бояться?
– Буду!
– Разве есть, чего ещё тебе надо страшиться?!
Есть, Город, есть… И не стыдно признаться: я всегда, бесконечно буду бояться, чтобы этому – не повториться…

Однажды мне приснился сон чужой:
Гремели взрывы где-то в чёрных скалах,
Взрывалось небо у меня над головой,
И я напрасно тишины искала!

Земля вздымалась прямо из-под ног,
И воздух весь пропах угаром боя.
А я, как незаконченный итог,
Свою дочурку прятала собою.

В её глазах застыл немой вопрос,
А мои губы не нашли ответа:
Как оказались мы – из наших мирных грёз
В разрывах чёрных, сорок первым летом?

Где под обрывом море – всё в огне,
Где смерть у каждой щели завывала.
Чей этот страшный сон приснился мне?
Какая мать его передавала?

Проснулась я. Набат будильник бьёт.
Виски я сжала, полная сомненья:
Вдруг это был не сорок первый год?!
Вдруг это было где-то в наше время?!

И эта мать, с дочуркой на руках,
В отчаянье, послала мне виденье,
Чтоб я, во сне познавши смерти страх,
Смогла бы наяву принять решенье.