Евгений Скулкин - Я – батискаф свободы

Так – в неведеньи-дурмане,
недовидя – не дойдя,
постигаем пониманье
быта – недобытия…

Ни капли зря —
у дождя.
Лес открыт без молитв.

Мы промокли насквозь —
врозь,
словно рыбы скользя.

В старый дом ворвались – живы!
Огляделись – чужие…

В общности тревожной,
Пустоте
нет ни слов, ни жестов, ни отчаянья —
гулкое бездонное качанье…

День сторонний. Муха на стекле.
Оглушающе ее жужжанье
лета отлетевшего,
скользит
в мерном сне, не зная заклинанья.

Вот и муха.
Нет в природе слов.
Белое шуршание ветров —
сто страниц забытой нами книги,
где дождинки – знаки, а не миги…

…что-то пишут на моем стекле..

Вот и конец… Обрываются нити…
В рамке оконной день неумытый.
Чайник и стол очертаньем гротеска.
Ты не встаешь, на глазах занавески.
Время тягучее тянет назад —
не задохнуться бы… Нити летят
дальним обрывом, радостным свистом…
Крепче обняться! или забыться…

Сумасшедший, ледяной полет…
Ничему уже не повториться!
День как белый парус накренится —
унесет меня за поворот.

Фотографии расставлю в доме —
корабле, несущемся – куда?..
Подобью карниз – прямее, вроде.
В ночь уйду,
как в землю провода…

И дойду до крайнего причала,
дальше – море – светлая тоска…
Ничего уже не повстречаю,
только скрипнет старая доска…

Сумасшедший, сладостный полет!
Ничему уже не повториться…
Ночь как белый парус накренится —
унесет меня за поворот…

Синеват, бессилье на лице.
Бочкотела, с хрипотцой лишений.
Как в воронку втягивает все
музыка межпольных отношений…

Посветлело что-то впереди,
дрогнула осенняя завеса.
Вьется, вьется ниточка судьбы
до того вон леса…

Что о прошлой жизни тосковать?
Вывела кривая на помойки…
Это вам – свободы не видать,
а они – свободные, как волки…

Что б в мирских невзгодах не тонуть
и стакан не придавил безмерно,
будут эту водочку тянуть,
ощущая локоть суверена…

Жизнь стремна. И много в ней дорог.
Но куда б не утянула тропка —
что в душе останется, мой друг? -
горний свет или пустая топка…

Нас свела не судьба,
ни обряд, ни молва нам не в тягость.
Просто жгла нас в тот вечер,
зябкий вечер, сухая тоска.
Просто руки ты мне
положила на плечи, на ждущие плечи.
Словно этот союз,
словно этот союз все решал до конца.
Понеслись наши кони,
безудержны, жадные звери…
И отчаянье губ,
пополам с покаяньем зари…
Мы же дети твои,
мы же дети твои и без веры,
ты, Господь, нас спаси,
ты, Господь, нас укрой, сохрани…

Ты смеялась взахлеб
тем раскованным смехом порока.
И в безоблачной сини
могла затаенно грустить…
Ты лампаду зажгла,
ты лампаду смогла ненароком
по границам любви,
по границам любви пронести.

Пересохшими ртами
мы припали к священным истокам.
Мы врывались в сакраль,
вознесенные силой земли.
Что случилось с тобой,
что случилось с тобой? —
одиноко
твоя шаль на песке —
оброненные крылья твои…

Нас свела не судьба,
ни обряд, ни молва нам не в тягость.
Просто жгла нас в тот вечер,
зябкий вечер, сухая тоска.
Просто руки ты мне
положила на ждущие плечи…
Словно этот союз,
словно этот союз все решал до конца.

В синем окошке месяц зовет…
Девочке грустно: друг не идет.
Падает,
падает,
падает
вьюга…
Может судьба заблудилась в округе?..
Падают
звезды,
боги,
цари.
Все подлежит притяженью земли!
Только душа, одинокая странница,
к милому другу тянется, тянется…

Дни скороспелые, серые,
словно листы, опадают…
Осень старухой несмелою
душу клюкой ковыряет.

Вот уж зима с белым саваном.
Кружатся листья последние…
Кто-то поедет по санному…
Кто-то останется в песне.

Дай! – хват из колыбели.
Дай! – тело захотело.
Дай! – власть всласть.
Дай! – кровь уж побелела – Рай!