Елена Збаражская - Новый сорт ивняка. Среди роз

за край вселенского вранья

уходит небное начало

плодится воздух сентябрём по шепелявости листвы

пахучий лик миров урёмой вянет

царапки рек на пузе тянут камни

тоскливы капли из неловких запятых

передо мной как шустрая амёба

раздвоен день на чьи-то голоса

на древнем языке бормочут ночи

набита плотно перьями в ней тьма

за обе лапы солнце держит землю

в золе зернистой ходят облака

теряет облик время

церкви те же всё ярче их мирские купола

подвижны вечеров печали

душевный сок под вытяжкой дымит

добро в ломбардах ждёт своих хозяев

кошачьи сны по-тёплому крепки

мёд зреет на губах у пчеловода

трава шипит смеётся старый бомж

плюётся Бог на скучную нирвану

и ни о чём с тобою говорит

а я не знаю твоего лица

очнулись сны

толкают в бок прохожие прохожих

омега с альфой пишут буквари

заборов лаз от сказок загорожен

в сердцах невыразимые черты

ненастье нянчит будущее ложе

зелёных водопадов тлеют дни

а я не помню твоего лица

лишь голос

капли нежности бессмертия

размыт

несчастный случай на бумаге

без спроса изнутри моей души

подходишь ты

глазами зимними огромными лучишься

а я не помню что такое я

а ты а ты мне очень часто снишься

внутри кита на неизвестной широте

В этом городе все сумасшедшие

не успели дойти до радуги,

возбудиться беспутной свободой,

насладиться простыми взглядами:

комом пали под яблоньки голые,

чёрным градом в черёмухи рваные,

стрекозою предсмертной в бархатцы,

на асфальтовы лужи мятые.

Разложились на колкие формочки

афоризмами твёрдого опыта,

стоном бывшего синего моря,

ряской грустной мёртвого озера,

безнадёжно чужими, сжатыми

в предвкушении мокрого недуга,

безразличными в собственной радости,

недоваренным звёздным компотом,

совершенно другими кратными —

н е д о с ч и т а н н ы м и,

н е о б ъ я т н ы м и…

бесполезный тяжёлый дождь суточной лепры

водоёмами мутными лежит под ногами

настроение жить под большим одеялом

под которым включается часто фонарик

пересмешницы боль возвращается мукой

чайкой сон улетает в запределье остатков мира

где кто-то море мне сделал твердью

сам того не понимая

имя его выбрасывается за борт губ

сердце нагло толстеет

жжёт огнивом

жестокой становится нежность

теряется здравомыслие

в анабиозе мой дом

повторяются жизни

сор из ночных стихов

потрёпанная усталая смерть просит прощение

угощается чаем малиной забивает рот

и растворяется лепрой суточного дождя тяжёлой бесполезности

аллитерация ночи изнутри глаз на мякише языкого шатуна

Шуршащая обшивка тишины,

кишат мышами штольни ночи —

горошки глаз зашорены, чужи.

На крошечной небесной вышине

мешают лунно-шпаловым лучам туч шевелюры,

где няшный шляпник шмыгает простудно,

шьёт вечерам шершавые штаны

из шерсти мякушки, как шкодник шпульный.

Закатный шлейф шныряет в шуры-муры,

на шивороте душ шаманов кашель

ошмётками шипит на шкурных шрамах,

вши снов – шалуньи – хрумкают киш-миш,

хмелея от мурашечных масштабов…

Пушнина ночи – коршун черноты.

Ширеет разум в звёздной каше.

Шипит шуршунчик нежноты «ши-шу, ши-ша, ши-ши».

За шторой шершень плачет…