Ольга Грейгъ - В блистательной заводи строк. Книга стихии стихов

Плодоношение; о, ощущение! —
о, порошение
спелых садов;
произношение:
о, подношение! —
здравица здравниц здоровых плодов.

Сочные помыслы;
мне ли примысливать,
мне ли радеть
о тональности груш,
яблок, черешен,
их чрев
древовисности;
«К тётке! В Саратов!»
В сермяжную глушь!

В темени семечка
плод замытаренный,
тенью пустенькою
пущенный в пыль…
Фрукты созрели!
В корзину их!
В тару их!
Спело и смело!
А гниль? —
так в бутыль!

Плодоношение! —
праздник взаправдашний,
важен натужливый —
с дерева —
«шпок!» —
пиршество шалое
тем и оправдано,
что в этой
зримости
зрелости Бог.

Над Скрябиным летали мотыли,
дрожали пальцы во мгновенье чудном.
Стоял июнь.
И в зале малолюдном
на клавиши был звуков ливень лит.

Ссыпали розы плавно лепестки
на пол паркетный,
на рояль,
и кожей
всей чувствовалось, что уже он сложен —
аккорд всевластный
ищущей руки.

Несократимы были времена,
но – звук сиятелен,
но – реющий, несомый,
был упоителен начальностью,
и словно
вселенностью, что в нотах
создана.

Накрыты залом, бились мотыли
неисчислимо, жертвенно
и кучно,
но плыл аккорд высокий
и отзвучный,
и розы влажные
в нём истово
цвели.

Ирис ревнительно-выразительный,
ирис – сиреневый маловер;
как упоителен, как восхитителен
стебель стрелы,
посылаемой вверх.

В предвосхищенье твоей анемичности
в ломкой тенистости куполок
залиловеет чудно и панически
в давешнем парке…
в блистании строк…

Понять уже невмочь,
невстерп,
но – силясь:
угрюмых строк заснеженный острог
стрелой пробил
сиятелен и строг
лазоревый цветок,
капризный ирис.

Сойти с ума,
строкой исправив завязь
талантливо проросшего цветка.
Садовника умелая рука
одна
во мне
могла его оставить…

В крови безмолвствует кагор
и зыблются меж пальцев осы
в томлёной сумрачности штор,
но шторм в волнах длинноколосых.

Эх, ливня мощь,
почёт, почин
уже упрочены Минервой!
Слезоточивый стеарин
кристаллы свеч сливают нервно.

Вразброд, вразнос моё окно
шумливый шторм
хлестает щёткой.
Кагор – спокойствия залог
и ос опасливые чётки.

И дым с кислинкою лесной,
и запах прели.
Как оживлённо пред костром
в лесу похмельном.

Но до апреля далеко —
изымут сажень
особым таяньем снегов
из тьмы лебяжьей.

Эмаль суфлейную сведут, —
и с дна проталин
восстанут будни,
чтобы тут
жизнь
славославить:

высвистывать из клювов птиц,
из их аорты
забаву:
вязь знакомых лиц,
глас полустёртый…
И день, зеркально-ясный,
весь
сокоточащий,
друзьям
благую выдаст весть:
весна – на счастье!

Прости меня одну, боярыня и скрипка,
боярыня слепа,
не скрипка – скорлупа.
Скудна моя печаль,
долга её улыбка,
подол затёртый мнёт
усохшая стопа.
Шифонной розы лоск
старее амулетов,
сдувает воздух – нет! —
белила и сурьму.
Прости меня одну, скрипачка:
где-то лето, —
перста сложила ты
в своём глухом дому.
Сыграй мне про любовь
на итальяно страстно,
не открывая глаз,
не закрывая рта,
чтоб жаркий русский стон
безжалостно-безгласный
пронзил основу – ствол – тягчайшего хребта.

Сыграй, старуха-смерть…

«Вечная память прекрасным
и звучным словам!» [1] Строка из стихотворения Саши Чёрного.
Вечная слава
пригожеству бархатной шейки,
на фоне портьеры
скупому и злому семейству,
вечная слава
бездушью —
домашним силкам.