Ольга Грейгъ - В блистательной заводи строк. Книга стихии стихов

Явь черна, чивикай напролёт,
продувай в надрыве —
чётче! —
гланды;
чадочко; щелкунчик;
настаёт
время для твоей арлекинады.

Происки ветров прими на счёт
тех заблудших,
что не имут дома;
чадочко; щелкунчик;
настаёт
время для полёта и излома.

Зяблик, зыбь заботливо запас
звуков,
занимайся звонкопеньем.
Ознобят – не стены, а атлас,
вылечат – не бури,
а терпенье.

Чувствоизъявляйся, зяблик, явь —
чёрт, черна! —
не сыщется в ней пробель.
Паинька тщедушный,
пой и славь!
День не вышел?
Или час не пробил?

Прогнан – вон! – цукатный летний дух,
истова щемящая основа:
время чистить пёрышки и пух,
время:
в клетку!
в клетку дома! —
снова…

Февраль сиреневый с утра
застыл в метели.
И скрытно-сонно во дворах
мелькают тени.

Великолепен и велик,
влекомый тайно…
А что по дням он меньшевик,
так то случайность.

Коль времени с утра не счесть
снегокруженья,
почту за скорбь,
почту за честь
с тобой крушенье:

o, искушенье!

С тобой – в сиреневый
туман,
дурман сиротский,
вполне готовой на обман,
на губы —
воском.

Не будет душно,
но слегка
пригну колени;
за воротом – издалека
твой звук свирельный…

Без повода, но – поводырь,
ты вёл, прекрасный,
и слепнул день,
и слепнул мир
почти безгласно.

И брал, враждующий,
в кольцо,
бесполотелый.
И рвал платок,
глядел в лицо,
и трогал тело.

Лютел с утра,
но ввечеру
стенал и плакал.
И бил слезами по окну,
как —
бусы на пол.

Февраль – сирень —
лебяжий след.
Жду повторений.
Бегу по снегу —
следу нет, —
морозной тенью.

Замри, мгновенье!
Постой, феврарь и вьюговей ,
и ветродуй , и снегосей ,
февларь
и нонешний —
февраль ,
мой сечень, лютень ,
месяц- враль …

Что проку, Прокл,
какие сейчас плачки? —
сторожкие алкатели проблем,
субтильные решатели дилемм,
копатели неряшливых горячек…

Что проку, Прокл,
презрел, но не прозрел,
а впереди —
покой покоя ради.
Но я нашла все старые тетради
и клятву рифм —
мой проклятый удел.

Ты – моя первопричина,
мой ладонью сжатый рот,
где неспешливо и чинно
голуби летят под свод
безобразного приюта.
Да расколот тот алтарь,
Где мой бог сиюминутный
Слёз нанизывал янтарь.
Плакал, плакал беспричинно
над последней ниткой бус.
«Ты уедешь – мне кончина».
«Мне кончина. Остаюсь».

Великолепия дурман,
как солнце,
золотит мне кожу.
Мы с ним
блистательно похожи:
я душу освещу —
сквозь кожу —
стихами,
золотом ума…

Давай – с руки прикорм,
давай – лететь не глядя
на медный звук валторн
и горечь междурядий.

Давай одним узлом
цветы и звуки свяжем,
а то, что в них – излом,
мы никому не скажем.

Зачем нам нужен срок
на то, чтоб губы лилий
раскрасили восток —
застывшие в синили?

И наискось от глаз,
и наискось от прядей
давай лететь смеясь,
друг в друге растворяясь.

За то, что ноты – дух, —
цветущие на грядах
души, —
мы будем рядом
в ноктюрне, милый друг.

Целуй бутоны губ
и глазки виноградин;
сминай их, —
бога ради ! —
засасываясь вглубь;
без удержу лепись
к кудряво-глупым прядям,
нелепицами радуй
и соблазняй их:
в высь !
Нарёкшись грозно:
смерч,
жди выкрика:
«украден!»
…и всё же, —
бога ради! —
гласи,
но не перечь.
А и´наче цветы
и винограда листья
засохнут и повиснут.
И: с кем, забавник, ты?