Александра Тальвирская - Счастье пахнет тобой

Говорят: слезами не поможешь;
а зачем же горю помогать,
если ты и так уже не можешь:
ни смотреть, ни думать, ни дышать.
Как же дальше жить себя заставить?
Есть противоядье от него:
можешь душу бедную избавить,
вытравив улыбками его.
И освободившееся место
снова радость светлая займёт,
и в душе опять наступит лето,
сжавшись, пустоглазое уйдёт:
горе не живёт в садах цветущих
и в сердцах, от радости поющих.

И солнце, и ветер, и брызги в лицо, –
на палец ещё не надето кольцо, –
за быстрой «Казанкой» [1] «Казанка» – моторная лодка. на лыжах несусь,
по лилиям белым, и звонко смеюсь.

Темно и пронзительный ветер в лицо, –
и с пальца давно уже снято кольцо, –
иду, вспоминая, сквозь стынущий двор:
ту лодку, те брызги и лилий ковёр,
и Волги притоку – чудесную Созь,
легко вспоминая, без боли и слёз.

Тропинку к подъезду совсем замело,
а мне, к удивленью, тепло и светло,
как будто двор солнцем – тéм солнцем залит.
Пусть память тот день навсегда сохранит.

Я отчаянно просила
от меня не уходить,
говорила: «Как любила:
никому так не любить!»
Но любовь не стала слушать,
нацепила пальтецо
и, заткнув руками уши,
убежала на крыльцо,
а с него сквозь сад опавший,
через поле, через лес…
Навсегда вдали пропавшей
след, её, во мгле исчез.

Вода стоит отвесною стеной,
и стёрта обезумевшей грозой
граница между небом и землёй,
и молнии сверкают где-то рядом,
трещат суки, обломанные градом,
и кажется свершившееся адом.

С горячечным ознобом в мокром теле
ты прячешься под лапы старой ели
и замираешь там, живая еле,
рукой замёрзшей истово крестясь,
Царю небесному отчаянно молясь,
чтоб эта буря поскорее унялась.
Закрыв полуослепшие глаза, –
где капля дождевая, где слеза, –
ты ждёшь, когда закончится гроза;
и гром гремит всё тише, тише, –
и вот уже его не слышишь,
и снова полной грудью дышишь.

Сквозь лапы ели солнце блещет,
и сердце радостно трепещет,
что по щекам вода не хлещет.
В душе отвыли страха волки,
и нежно гладишь ты иголки
тебя укрывшей старой ёлки.

Жизнь обещала не скупиться
на доброту и красоту;
душа – доверчивая птица
всё набирала высоту.
Паря в лазурном поднебесьи,
свободно крылья распустив,
лила на землю чудной песни
обворожительный мотив.

Но небеса вдруг почернели,
наплыли тучи, грянул гром, –
от бури, той, живая еле
закувыркалась под дождём
и стала падать с неба птица,
а град по крылышкам хлестал,
им не давая распрямиться,
и ветер перья обрывал.

На пестрой грудке крови пятна,
а вместо пенья хриплый стон, –
упавшей, стало ей понятно,
что мир обманами силен.
Но птица так летать хотела, –
была сильнее непогод, –
что поднялась и полетела,
и не один летает год.

Пусть небеса порой чернеют,
и хлещет дождь, и гром гремит,
над птицей воли не имеют
той непогоды злые дни.
И ничего, что песни тише
и в крыльях перья не ярки, –
теперь она гораздо выше
парит обманам вопреки.

Когда признаний не хватает,
когда тепла недостаёт, –
она: печалится, страдает,
весёлых песен не поёт.
Но скажут ей с нежнейшей лаской
одно заветное словцо,
и снова жизнь чудесной сказкой, –
опять румянится лицо.

Любимых женщин берегите,
не заставляйте их грустить,
слова признаний им дарите,
и будут вам они дарить:
счастливых глаз очарованье,
улыбок чудных красоту,
свои ответные признанья
и нежных ручек теплоту.

Если б я родилась,
но такой, что была, –
ещё раз, только раз, –
я б иначе жила:
как две радужки глаз,
я бы так берегла
каждый день, каждый час,
что судьба мне дала
рядом быть и любить
ни за что – просто так;
я б не стала корить,
что в квартире бардак,
что приходится жить
на такие гроши
и обиды копить
где-то в дебрях души,
не писала б стихов,
в полнолуньях спала
и другого из снов
не звала, не ждала,
злую боль дневников
в жаркой печке сожгла –
горьких не было б слов:
«Жизнь не так прожила».