Татьяна Ашуркова - На грифельной канве

Месяц по небу оделся,
Пел последние слова,
Он живой, из геля сделан,
На него клюет сова.

Есть чаровники на свете —
Их немало, скоро тьма.
Входит князь, и он в манжете,
Его видела сама.

Муку предрек мне любимчик богатый,
Он не поправится сам,
Бьет его вечно копытом рогатый
За визуальный Каран.
Я его видела – книга прекрасная,
Но не открою ее.
Просто приснилось мне яблоко красное —
Это мой Рай и я в нем.

Я маяту прошла терпимо,
И нет сомненья в том,
Что мне дано святое имя —
Вся омываюсь в нем.

Примирись со своими врагами —
Даже недруги могут просить,
Чтобы ты их вовек не оставил
За молитву, когда возносил.

Молитва доходит до Бога, свята
Его трисвятая молитва.
Крылами Палей и К.Р. охранен —
Слиты в единоличии.

Бородач исповедует страсть к метанойе
И смеет молиться долу.
Но бес-то его постоянно и борет
За то, что подсел на иглу.

Слово Бог я услышала рано,
Было мне три годочка тогда,
Только мама сказала нескладно,
Что все это не может быть да.

И старушки с крестами стояли —
Два архангела молят о мне,
Верю в то, что спасенная храмина
Не была на треклятом гумне.

Мир пишу, и стихи, и рисую,
Во историю имя вошло,
Запретила я Гаду весну мне,
Чтобы не было вечное зло.

Вижу лица ушедших героев,
Мне знаком плач о чувстве души
И мой дед Илья был строен,
И не делал кому куши.

Они с бабушкой доброй любовью
Поиграли и в небо ушли,
Потому что Илья лился кровью,
Чтоб Дорогу жизни сложить,
А моя Александра мученица
Самая в небе везучая.
А Илия удалой
Не сдался под конвой.
Моя бабушка Саша
– Лицо самой сажей,
Чтоб враги не ворвались в нее-
И покрылось вдруг небо огнем.

Где же ты Уве,
Странный бирюк?
Кошак —то все снится,
Да бесполезный крюк…
Работа пыльная твоя
Запомнится в веках.
Жену зовешь: Сони, Соня.
Она уж не пришла.
Округа пышная нет, нет,
Не вспомнится уже,
И будут персы горевать
Об Увиной судьбе.
Дышал Саабом он и пел
О давнем, о былом…
Весь в дымку белую как мел
Он помнил отчий дом.
И клал цветы своей жене,
Жене, своей судьбе.

Приток столбенеющей влаги,
Стеклянный трезвон легких лап,
Волнующий ритм старой саги,
Рождающий эхо и сап
Живущих в корнях старой ели
Сужают сосуды и хорды
Как холод январской постели,
Как крен корабельного борта.
В зрачках моих крапины света —
Декор этих брызжущих молний,
Внушаемых жаждой ответа
На звон шустрых капель – их сотни!
Незримо мой рот улыбнулся,
Летит на фантазии смехом.
За радугой луч встрепенулся,
Сливаясь с дождливою вехой.

С утра уж как Вакула забил посохом,
Заполдома метет – идти страшно…
Такая ж-жуть снежки ворохом!
Думаем: к брашну ли, к порошну?

Прятать что светляков – все молоды,
Хоть из-под снега, да в Рождественскую:
Не клади, говорят, камедь в подовые,
Пролагай пути хлебу отеческому.

Вот Господь пришел, просит нищенствующий.
Вот ему – белоснежный пряничек с ангелами.

Светоч ясный, припомни сон:
Восковые фигуры в белом
Отпускают тебе поклон,
А главы посыпают мелом.
Эти образы, сны теперь
Не тебя одного пугают.
Полночь. Глухо скрипнула дверь
И огни по дворцу блуждают.
Что, дитя, знака ль Божьего ждешь?
Снова оторопь в шаге несмелом…
Они знают: ты скоро уйдешь,
Восковые фигуры в белом.
Им недолго осталось ждать,
Как из рваной раны на теле
Рок империи источать,
Точно кровь из твоей колыбели.

Злой шут подарил три копейки,
Одну на ладони держу.
«А ну через голову, эй-ка!», —
Кричит мадемуазель Абажур.

Шутиха ударилась оземь,
И вверх полетели шары.
Один, два, три, шесть, сорок восемь!
Преданья так свеже стары.

Вращения на руку к смеху,
Прыжок в высоту через мышь.
К какому стремишься успеху,
Шутенок – трехлетний малыш?