Юрий О.Ш. - По эту сторону горизонта (несколько историй о вантузе, поэзии, бадминтоне, и кое о чём другом)

Городихин, уныло сидя возле стола, даже не повернул головы. Тяжёлая дума: «Вот именно, задница – есть специфический род моего освоения мира!», – сковала голову Городихина до полного отсутствия её в какую-либо сторону оборачиваемости. Вертлявая же голова Рифмач, в отличии от аналогичной части тела друга, обладала всевозможными свободами, в том числе и смекалисто-поэтическими, а потому только глянув на остатки городихинской «живописи» Микола Иванович всё понял (ведь, как Городихин не «буйствовал», а сюжетная линия на бумажных обрывках всё же угадывалась).

– Кризис творчества нелестен, он творцу, что та же клеть, – ободряюще продекламировал Рифмач, доставая из карманов две пол-литровые бутылки мутного самогона. – Но творец во клеть невместен, коль сумел он захмелеть.

Городихин встрепенулся … аж, весь.

– Где достал?

– Где, как не в преисподней, всего за полчаса можно надыбать литр самогона, – горделиво оскалился Рифмач, и тут же притворно опечалился. – Правда, банка с краской того … тю-тю она, в общем.

– Да и хрен с ней, – махнул рукой Городихин, и воодушевлённо схватился за обе бутылки сразу. – Ах, вы мои красавицы!

– Да уж намного пригляднее всяких там жопенций, – поддакнул Рифмач, подсаживаясь к столу.

§ … / Акстись, мой друг, / ведь для полёта в небеса должны быть крылья у тебя – / они не вырастаю вдруг, / должна взрастить их окрылённая душа, / на что порой и отведён всей жизни круг! / … Первая бутылка была выпита быстро, радостно, без закуски и почти молча. В моменты услаждения и плоти, и души всяческие разговоры – почти что, святотатство. Лишь самые краткие фразеологизмы витали в те минуты над столом: «Между первой и второй – перерывчик небольшой!», «Пить врастяжку – жить внатяжку!», «Третья стопка – лишь души растопка, а вот следующий заход – это к жизни переход!» ….

Вторая же бутылка разливалась по стаканам уже не спеша, по-прежнему, правда, без всякой закуски, но зато под всякие умные речи.

– «Песня» истинная наша всё же будет спета, – нетвердой рукой Городихин поднял стакан и икнул, и заставил влить всё его мутное содержимое в себя без малейшего остатка. – Три буквы некая сволота уже использовала на полную катушку, но тридцать букв в родные азбуке нам всё ж осталось.

– Не согласен, – Рифмач поднял указательный палец и поводил им из стороны в стороны. – Ежели вернуться к исконным русским корням, то букв для нас с тобой останется не тридцать, а тридцать одна.

– Это, как? – ещё более нетвёрдой рукой разлил Городихин из бутылки по стаканам очередные порции самогона.

– Ять, куда словесности былые реформаторы хреновы дели эту чудную для души человека русского букву «Ять», – грозно вопросил Рифмач.

– Вот то-то и оно, – кивнул головой Городихин. – Покой придёт лишь только с «Ять», наш долг её кол оссом изваять.

– А я смотрю, ты у нас не только художник, но и поэт! – осоловевшим взором посмотрел Рифмач на друга с удивлением.

– И художник, и поэт, и ваятель, и.., – подбоченившись, Городихин глубоко вдохнул, а спустя секунд десять бесплодно выдохнул – рифмованная строка из него так и не вышла.

– В общем … всем искусствам … настоятель, – задумчиво пробормотал Рифмач, и тут же срифмовал возражение. – Нам с тобой кол оссом «Ять» ни за что не обуять …

– Почему, – вдруг обиделся Городихин, и в знак протеста таким нелестным словам даже отодвинул от себя стакан, хотя вторая бутылка была выпита ими лишь наполовину.

– А кто ваять-то её будет, – Рифмач подпёр уж было падающую на грудь голову рукой. – И самое главное из чего, из того, прошу прощения, говна, что ты своим вантузом из унитазов по всему дому отсо … пардон, откачаешь.

Городихин, как на истинный творец, моментально впал в меланхолию.

– Ты чего захандрил? – даже находясь в заметном подпитии, Рифмач проявил себя заботливым другом. – Обелиска не будет для «Ять», что ж, будем дальше размышлять!

Городихин лишь саркастично ухмыльнулся:

– Ага! – особенно, когда вантузом дерьмо в унитазе пробиваешь мыслится даже очень хорошо!

– Да вы, батенька, просто гений! – хмельной Рифмач, едва не упав, соскочил со стула. – Ведь вантуз – он и есть искусства туз!

– Что, будем ваять? – наконец-то оживился Городихин.

– Будем «инасталилировать», – инсталлировать, то есть, хотел сказать Рифмач, да заплетающейся язык подвёл.

– Куда вантуз подвесим, что ли? На какой фонарный столб или ещё куда? – тоже встал, и тоже пошатываясь Городихин.