Евгения Суслова - Вода и ответ

Физическая анизотропия в переводе с древнегреческого означает ἄνισος – «неравный» и τρόπος – «направление». Если слюда отслаивается вдоль осей своей молекулярной симметрии вплоть до тончайших пластин, то она же сохраняет прочность в перпендикулярном этим осям направлении. Именно такие свойства когда-то и привели к формальному союзу слюды и оконного проема. Тонкие слюдяные пластины окислялись на воздухе, но и могли отслаиваться внутри деревянных оплеток окна, задавая циклы видимости поочередно: сцен внешней, способной быть рассказанной, и смысловой жизни, охватывающей как расширенное время, так и более объемную локализацию. Подобная геометрия молекулярного действия обнаруживается там, где читательница следует навигации предписанного желания узнавать, сверяясь с собою в тексте. Там и тогда она найдет вертикали дискретных граней рассказа. Задержись она там – и ей достанется лишь «смертная оболочка» стиха. Но каждая такая грань – это и слой языка. В другой координате все того же цельного феномена поэзии. Через эти слои Суслова проходит первой, оставляя не столько формальный след, сколько двойник движения, затрагивая пласты опыта, «здесь» и «там», время настоящее и отсутствующее.

Существующая практически без плато, без инерции поэтического наслаждения, эта книга и есть протокол роста, становления и отделения, в котором каждый несущий феноменальную конструкцию образ намерен обернуться глаголом.

Облики, опрокинутые в действия, и вообще «глагольное предписание» этих текстов генерирует и одновременно укрывает физиологию растущего близнеца от нашего желания увидеть ее, а значит схватить.

Ее образ невозможно удержать на фоне колотых пейзажей «внутреннего мира», поверхность текста вообще блокирует искушение визуализировать за исключением редких миражей. Но и те служат только временной анизотропной поддержкой для дальнейшего выхода к одному только индексу, присутствию смыслового движения:

Одна из песчинок раскрылась, и я увидел на вертикально стоящей платформе черную груду камней, которая при ближайшем рассмотрении оказалась стадом обугленных овец и склонившейся над ними женщиной. Она сжимала в кулаках свое платье и сама была неопределенной формы. Ее платок угрожал своей памятью, цветностью, тем, что еще могло произойти, если картина не сорвется из виду.

Но если увидеть нельзя, если внутренний взгляд больше не может быть надежным инструментом читательницы, то на место визуализации приходит ориентация как первосвидетельство нашего присутствия в мире. Ориентация же как лейтмотив текстов Евгении Сусловой напоминает нам о нашей радикальной сотканности из смыслов, а не просто из значений, судьба которых быть рано или поздно исчерпанными.

В процедуре ориентации, в географическом ли, в историческом ли модусе, сам смысл и обладание им являются первичным инструментом. Но здесь направление больше нельзя указать жестом руки, здесь оно вообще не является ни пространственным, ни временны'м понятием, а становится намерением, позволяющим прижиться в мире.

Даже оплав или мелкий кристаллический осколок воспроизводит свою многогранную форму в соответствующем растворе, проделывая не столько работу по припоминанию своей собственной молекулярной сигнатуры, сколько протягиваясь своими координатами к миру, чтобы коснуться последнего, а значит, познать. Жизнь кристалла в этом ключе может иметь разную смысловую судьбу. Одна из множества возможных линий – пройти урок псевдоморфизма, однажды коснувшись пряжки ремня рудокопа, а после очертив собою надбровные дуги его пустых глазниц. Псевдоморфоза (ψευδομορφία) – это «вымышленная форма», то есть познанная и измышленная самой материей. В минералогии этим термином обозначают процессы замещения, когда один химически активный минерал принимает не свойственную ему форму, вытесняя инертные элементы своего Другого, будь то ветка сосны или человеческий череп. Именно псевдоморфический мотив, этот вымысел камня, оказался важной опорой для немецкой романтической мысли, в частности для Гофмана, создавшего на основе реальной истории окаменевшего человека свои «Фалунские рудники». В местном музее в шведском Фалуне и сейчас есть витрина, посвященная той самой истории о познании, в которой ни камень, ни человеческий череп уже не являются тем, чем их велит считать молва.

Но романтический след в текстах Сусловой если и обнаруживается, то лишь как собственный исходник: как связь микро- и макроуровней природного. А вопрос о границе, с которой начинается семантизация в живых и неживых системах, является для нее первоочередным.