Владимир Ноговицын - Взамен обелисков – кресты

Старый дом.
Всё висит на калитной доске
Жестяная большая звезда —
Знак участника ВОВ [2]…
Пребывая в тоске,
Водку пьёт мужичок иногда.
Эта звёздочка смотрит
В высокий бурьян
Много вёсен и столько же лет.
И всё чаще угрюм
По утрам ветеран.
И вздыхает, закутавшись в плед.
Стариковская сделалась
Путаной речь,
Слишком сбивчивой стала она.
Отдохнуть бы ему
Да и просто прилечь,
Только снова приснится война!
…А над тополем громко кричит вороньё.
Из окошек видать огород.
И давно перепутано с правдой враньё,
Но об этом не знает народ.
Посидит фронтовик.
Повздыхает старик
Под звучащий из радио гимн.
Он, что надо, возьмёт из прочитанных книг
И поведает чинно другим.
То сгустит, а то скрасит привычно тона,
Порасскажет, – и все-то дела!
Даже если такой не была.
И о храбрости воинской дальше рассказ,
В нём, как будто частушку дробя,
Будет: «Мы воевали, конечно, за вас,
Не щадили нисколько себя!»
Дескать, все там сражались бесстрашно в бою,
На врага смело шли напролом —
За Отчизну свою и за волю свою…
Всё, как в песне о времени том.
Но кому она, правда, теперь-то нужна,
Через семьдесят прожитых лет?
Неприятное, грубое слово «ВОЙНА»,
Ничего в нём хорошего нет!
Он не скажет, что сердце ночами болит,
Когда гулкая движется темь.
И о том, настоящем, опять промолчит.
Ах, зачем знать всю правду?! Зачем?!
Как в болоте по самую шею увяз,
Как шинелька сносилась до дыр.
Как не выбили немцев с высотки. Приказ
Им сурово отдал командир…
И вставало малиново солнце с гряды…
И кровавила марля бинтов.
И щетинились зло заграждений ряды.
Рёв стоял самолётных винтов.
Исчезал моментально гордыни апломб.
Небо пряталось в дыме и мгле.
Не укрыться, казалось, от множества бомб
На такой беззащитной земле.
И кормить доводилось (голодному!) вшей:
Был солдатский нерадостный быт.
Отлежался в бою он в одной из траншей,
Чтобы только убитым не быть.
И считает не годы отныне, а дни,
Головёнку печально склонив.
И рожденье своё начинает с войны,
На которой остался он жив!

…Обопрётся на тросточку, как на пенёк,
И скомандует снова: «Держись!»
Отмеряет ему ежедневный паёк
Насовсем уходящая жизнь.

И хоть дальше она,
Но, мне кажется, ближе и ближе
Та война, что Отечества стала
Большою бедою.
И всё кажется мне,
Что я деда однажды увижу,
Он не выжил,
Не выжил: не вышел
Из боя!
И всё кажется мне,
Что мы с ним
Повстречаемся взглядом.
И всё чудится мне
Одно неизбывное чудо,
Что он здесь,
Где-то рядышком. Рядом!
Что он возвратится
Оттуда,
Оттуда,
Оттуда!

Прости меня, дед,
Фронтовик позабытый!
Прости меня, дед,
Безвестно пропавший,
За то, что лежать тебе
Не суждено под гранитом.
Что вечный огонь
Над могилой твоей —
Негорящий.
За то, что знамён
Не спускаются алые крылья.
За то, что тускнее
Становится общая память.
За то, что года, к сожалению,
Многое скрыли.
За то, что война остаётся
По-прежнему с нами…

Где пули свистели —
Там птичьи весёлые взлёты.
А я всё живу
С ожиданием странным:
Зачем они были,
Высоты твои и окопы,
Что лесом давно заросли
И высоким бурьяном?
Зачем они были,
Снарядов разрывы, воронки?
Земля, что стонала,
Рыдала, кричала, гудела?
И текст похоронки,
Текст похоронки,
Текст похоронки,
Что в дом постучаться
Тогда, в сорок третьем, посмела…

И там, может быть,
У того, у переднего, края,
Когда на краю находился
У жизни недолгой,
Вздыхал ты о доме,
Тихонько и тайно мечтая
Вернуться обратно знакомой
Привычной дорогой.
Сыновних вихров осторожно
Рукою коснуться,
Присесть на крыльце
И подумать, конечно, о многом.
Впервые за несколько лет
Широко улыбнуться,
Сказать: «Мы – живые.
Живём.
Хорошо.
Слава Богу!».

Прости меня, дед,
Но мне страх твой далёкий неведом.
И всё же в строю нахожусь
В одном я с тобою.
И я прохожу тем же трудным
И огненным следом,
Твоею солдатской вперёд
Пробираюсь тропою.

…А зори – как яркие вспышки
Победных салютов.
Красивы, особенно вновь
Наступившей весною.
…А ты не погиб!
Ты как будто,
Как будто, как будто
Со мною,
Со мною,
Со мною,
Со мною!

Никто, Солдат,
тебя тогда не спас
в печальные
Твои сороковые.