Олег Ладыженский: Мост над океаном

Укроют от странных, нездешних смятений…

Ты – завтра?

Сегодня?

Сейчас?!

Черти на асфальте таинственный знак –

Рубеж сопряжения яви и сна.

Оконная рама сверкнет пентаграммой,

Брусчатка дороги от площади к храму

И дальше, к базару, направо и прямо,

Как губка, впитает шаги,

Клин ведьм журавлиный – скорее! пора нам! –

Пятеркою римской, клювастым тараном

Ударит в зенит над строительным краном…

Мы – спутники?

Братья?

Враги?!

У старого кладбища звякнет трамвай,

И в пенной сирени угаснут слова.

Пентакли, где вдавлены в центр ладони,

Незримо таятся в молочном бидоне,

В авоське старушки, в разрушенном доме,

В витрине, умытой дождём.

Рогатый чертяка, тряся бородою,

Из тихого сквера поманит бедою,

И чад от машин, как туман над водою…

Мы – взвесим?

Измерим?

Сочтём?!

Войди со двора в незнакомый подъезд –

Пентакль не выдаст, пентакль не съест.

Пентакль на погонах, пятерка в кармане,

Пятак неразменный кассиршу обманет,

А "Pentium" дремлет в двоичном тумане

И видит себя алтарём,

Где боги не рады дарованной манне,

Где люди запутались в пёстром романе,

Где время течет не часами – томами…

Мы – скажем?

Не скажем?

Соврём?!

Присядь под часами, свернув с полпути,

Взгляни – на часах уже пять без пяти.

В проёме года високосного,

В свинцовом створе февраля,

Сухим ознобом мозга костного

Я чую близость корабля.

Фрегат идет по лужам к гавани,

Ныряет в старый водосток,

За ним несутся псы легавые,

Виляя радостно хвостом, –

Он скоро выплывет к окраине,

Где плоть зимы покрыта ранами,

И там, начало всех начал,

До лета встанет на причал.

Человек произошел от обезьяны и решил это дело отметить. Глядя на результат, обезьяны твердо решили: в человека больше не происходить.

– Дяденька, ты Дед Мороз?

– Да, внучек.

– А если ты Мороз, то почему ты в шубе?

Дед Мороз стоял без шубы и с грустью смотрел вслед удаляющемуся внучку.

– Ах, Снегурочка, душенька, как тебе идут эти джинсы! Как они подчеркивают твою дивную фигурку!

Снегурочка таяла от удовольствия.

– Мою фигурку они тоже подчеркивают! – сказала Баба Яга, вынимая джинсы из кучки мокрого снега.

Часы бьют полночь. Они любят полночь, для часов это самое лучшее время суток, но часы на работе.

Бить или не бить? – для часов этот выбор давно сделан.

Новый год заглянул в комнату.

– С Новым годом!

– С Новым счастьем!

– Здрасте,– сказал Новый год, но его никто не услышал. У всех были дела поважнее. Селедочка, сто пятьдесят, Марь Ивановна, попробуйте этот салатик… Новый год постоял немного и вышел на пустую улицу. Он стоял, курил и никак не мог вспомнить: зачем он сюда пришел?

– Новый год, Новый год… А толку?!

– Как?! Он же – Новый!

– Молодой, зеленый…

– Зато Новый!

– Все мы когда-то…

Старый год не мог понять всеобщего ликования. Если бы у него было чуть больше времени, если бы не пора уходить – о, он объяснил бы, убедил наивных людей, что все мы когда-то…

"С Новым годом, с новым счастьем!" – поздравляли друг друга бабочки-однодневки.

– Эй, товарищ!

– Тамбовский волк тебе товарищ!

Тамбовский волк обиделся. Он надел костюм, повязал галстук и уехал в город. Поступил на работу. Женился. Купил машину. И вот однажды…

– Эй, товарищ!

– Тамбовский волк тебе товарищ! – гордо огрызнулся тамбовский волк.

– Чем отличается рабочий от раба?

– Суффиксом и окончанием.

И когда наступила ночь, дополняющая до тысячи, Шахерезада встала и сказала:

– Товарищи! До каких пор мы будем рассказывать сказки этому тирану и самодуру Шахрияру!

Но ее заставили прекратить дозволенные речи.

Пока Али-Баба и сорок разбойников выясняли свои сложные и запутанные взаимоотношения, Алладин засунул весь Сезам в волшебную лампу и переехал в русские народные сказки на постоянное местожительство.

Тысячу ночей начинала Шахерезада словами "Дошло до меня, о великий султан…" Но на тысячу первую ночь она вынуждена была прекратить дозволенные речи, выяснив: то, что дошло до нее, не дошло до султана.