Виктор Голков - Человек по имени Крыса

Стало ясно, что был сломан, кто не гнётся,
А кто цел остался – сделался горбат.
И боялись все: а вдруг она вернётся,
вдруг со временем опустится назад.

Тело – панцирь, твоя сердцевина тверда,
Хотя большая часть её – это вода.

Вся в огромных молекулах спит днк,
И разжав свой кулак, отдыхает рука.

Чехарда моих клеток, бессмысленный ток,
И пульсирует сердца блестящий цветок.

Льётся воздух в меня, эликсир моих вен,
Эпителий сползает, как краска со стен.

Жук-могильщик, ко мне подходить не спеши,
Если есть во мне хоть миллиметр души.

Если мозг мой считает ещё до пяти.
И язык, заплетаясь, бормочет – прости.

Послушай, я не еретик,
что тупо отрицает Бога.
Но эта вечная тревога,
Бессмыслица… Я не привык…

Ведь каждый уходящий миг –
В нём, в общем, счастья так немного.
Он под откос ползёт полого.
И скрыт от нас блаженный лик.

Подумать – так это глупо
Гадать, что придёт потом.
Покой молчаливый трупа,
Скелета холодный дом.

Я верую только в это –
Молитву открытых глаз.
И в тот саркофаг рассвета,
Где я нахожусь сейчас.

Она за него помолилась,
Шепча на коленях в углу.
И страшная тяжесть свалилась,
Упала в холодную мглу.

Ей надо сказать было Богу,
Вернее его упросить,
Чтоб жуткую сердца тревогу
Он силу ей дал погасить.

Поехали – утро, ещё один день.
И надо вставать, хоть противно и лень.

Ведь старость колотит в твои ворота
Так громко, что песня немеет у рта.

А посох железный в костлявой горсти
Заставит трудиться, чтоб смысл обрести.

Тёплый воздух груб и густ
От подъёма за полшага.
Непонятно – это куст,
человек или коряга?

Я иду по темноте –
Так проходят через реку.
Словно капле на листе,
Мало места человеку

Под луной, лишь катит блажь
Бытия – восторгом пьяным.
И строчит как карандаш
Жребий в мире окаянном.

Когда целиком изживаешь
Всё то, что тебе суждено,
Про многое ты забываешь.
Но смотришь, но смотришь в окно.

Туда, где каштаны и липы
В зелёной своей кутерьме.
И слышишь сердечные хрипы,
пока всё не гаснет во тьме.

А жизнь отступить не готова,
Хоть отпуск кончается твой.
И тёплые сны Кишинёва
Плывут над твоей головой.

Я стою на пороге,
Мне пора уходить,
чтобы мыслью о боге
душу не изводить.

Что неслась как полячка
На весёлом балу.
Записная гордячка,
Уходящая в мглу.

Как дымок папиросы,
Что не видит никто.
Но ответ на вопросы
Там получит зато.

Нет Юдсона и Зива нет,
И нет Аркадия Хаенки…
Ты думаешь – да это бред,
И в темноту таращишь зенки.

Израиль сделался пустым,
Давясь девятым миллионом.
Твой личный мир, как синий дым,
Растаял в мраке заоконном.

Прохладный март в предместье Тель-Авива.
Утром не хочется продирать глаза,
Слушать новости об арабской весне,
Развозить детей в инвалидных колясках.

Все чаще думаю – куда меня занесло?
Вспоминаю Комсомольское озеро
и Театральный переулок.
Люблю того, кого еще способен любить
И вижу в зеркале какого-то пожилого дядьку.

Ты держался направленья вест,
Полагал, что многое известно.
лишь один белел высокий крест,
Что над всеми высился отвесно.

Оставалось что ж? Идти к кресту,
Вглядываться в контуры косые.
И в конце сползая в пустоту,
Устремлять к нему стопы босые.

Неизбежно сужается зренье
С приближением главного дня.
Но какое-то стихотворенье
Может выжить и после меня.