Римид Нигачрок - Идущий в ночь. Сборник

Сумбурно, юно, в выводах неточен,
И убедить не весть кого ты хочешь,
Что медленность не век твой увеличит,
А лишь агонию, итог всему вторичен.

Сгореть звездой, упавшую с небес,
Разрушить город, поджечь собою лес,
Чтоб люди помнили, не это ли ошибка?..
Я повторю, по сути вывод зыбкий,

Не форма бега лучшее занятье,
Иди, беги, ползи на сколько хватит,
Душа твоя излилась бы довольно
И на прямой, и на путях окольных…

Он слушал хмуро, спорить не хотелось,
Нет мудреца, кто утверждает смело,
Что наша цель – найти себе занятье,
Не думать, что у смерти ты в объятьях.

Перечеркнуть, как нет работы проще,
Чем текст, прочтенный раз, перечеркнуть.
Там было так: «Снег, вытоптанный в роще,
Твои следы хранит, но не укажет путь…»
Пролог и фабула желают эпилога,
Как у любой судьбы конечная дорога.

А текст, написанный поспешно и небрежно,
Не тронет чувств, забудется и сгинет:
«Мой океан стихийный и безбрежный,
Меняет цвет, то черный, желтый, синий,
Как и душа – подвижна и капризна…»
Читающий воскликнет с укоризной:

А где романтика любовных приключений?!
Она и он одни на острове, к примеру…
Здесь звери дикие и буйствуют растенья,
Спасенья ждут в любви с надеждою и верой,
Однажды к берегу причалит катерок…
Ты, автор, выдумать историю бы мог.

Конечно да, но это так банально,
Найдете вы похожее в романах,
Трагедию любви и остров дикий дальний,
Историю великого тирана…
Душевный текст правдивый, откровенный,
Без приключений, забудется мгновенно.

Перечеркнуть его и автору несложно,
Он, как читатель первый и последний,
Ему повествование покажется ничтожным,
Что рукопись хранить не стал бы и наследник:
«Я породил – убить имею право!..
Что мог, сказал, не ожидая славы…»

Я не свободен: преданностью занят,
А в совокупности недремлющая совесть
Грозится муками, готовит мне экзамен
Раскаянья, и приговор оценочный суровей,
Чем тот, что нес за молодость шальную,
Что надо бы простить, но я не протестую.

Не тяжки правила, оковы гордой чести,
Пришлось не всё по росту и по силе,
Но и давали мне свободы чувство вместе,
Держаться в рамках вежливо просили.
Не сразу я, пройдя через страданья,
Сообразил: наряд помехой в жизни станет.

Ложь доброты и ложь корысти сестры,
Им брат молчание и дядя подлой лести,
А месть и ревность нож готовят острый,
Друзья и недруги, когда сойдутся вместе.
Я не свободен: преданность превыше,
И совесть остается, но голос её тише…

Без мысли ясной, контур тени полог,
Рукой не сдвинуть бестелесность,
И нудный фон, протяжный, долог,
Нет стен вокруг, а душно, тесно…
Мне ветер нужен свежий, резкий,
Сквозняк сорвал бы занавески,

И створки б настежь распахнулись…
Лежу недвижим, как распятый…
Гвоздят тире и точки, трасса пули
Полёт подсветит, мне не спрятать
И тело смертное в бессмертие
Душевной сущности, но в тверди

Найдет она покой бесславный,
Могильный камень, крест с портретом…
Подъем мерещится мне плавный,
Звон колокольный слышан где-то,
И выше… вдруг паденье в бездну,
Подумал: я сейчас исчезну…

Кошачьей лапкой луч щекочет,
Проснись, мол, выгляни в окошко,
Рассвет там зимний, между прочем.
Отстань, я подремлю еще немножко,
И вспомнил: падаю бескрылый!..
Глаза открыл – вернулись силы.

Для шалостей лет в восемь словно умер,
И с крепкой памятью, начитан, остроумен,
Найдешь его за книжкой, за мольбертом,
Он зиму учится, но краткий отдых летом,

Без принуждения найдет себе занятие,
Полночи трудится, как дня ему не хватит,
Друзей-приятелей под стать себе разыщет,
Духовной ум питает, тело грубой пищей,

Вне праздности, но в праздник знает меру,
Перепроверит факт, чтоб взять его на веру,
Душевно он богат, а внешне очень сдержан,
И к матери своей с любовью скромно нежен,

В пятнадцать лет, певец, поэт, и полиглот,
Душой не в этом мире, казалось, он живет.
Земная твердь ему всего лишь как опора,
Природа вдохновляет, но утомляет город…

На Землю он сюда попал с другой планеты?
В глубинах космоса его дом отчий где-то?
Нет, он земной, и плотью с нами схожий,
Таких, как он, шлет в каждом веке Боже,