Нина Шевцова - Колдовское утро (сборник стихотворений)

Мимо брошенных изб, в ночи…
Не кричать, раздувая вены,
А молиться меня научи
За эти мертвые стены.

Не печати на властном челе,
Не наивной небесной химере,
А бездомной, измученной вере,
Безродной убитой земле…

Хочется горлинок шелком
цветным вышивать
Самозабвенно, по краю
холщовой рубахи,
Медь обожженных ладоней
мужских целовать,
Стремя хватать и поводья
удерживать в страхе.

Хочется женщиной,
Женщиной быть – вопреки
Моде, порнухе, обманутой прессе,
бюджету…
Встать у развилки, глядеть
из-под смуглой руки,
Плакать полжизни вослед
уходящему свету…

Она перестала краснеть,
ревновать без причины,
Над вышивкой слепнуть,
беречь старомодный уют.
Исчезла тетрадка с рецептами
маминых блюд.
Нет женщины в доме.
А значит – не будет мужчины.

Два умных, блестящих соперника
рядом живут.
Гордятся друг другом. Следят.
Не прощают успеха.
И тосты влюбленных гостей —
только новое эхо
Бесполого равенства, праздно
трубящего тут.

Совет да любовь заменили
игрою ума.
Удобно. Легко. Без потерь.
Как у всех. Неужели
Ходили мы греться в прохладные
эти дома?
А в доме родном сквозняки
ледяные свистели.

Ты собирался так аккуратно, словно —
надолго.
Спящего сына укрыл. (Он причмокнул
смешно.)
Долго смотрел, обнял меня. Поправил
заколку.
И попросил: «В ноль3пятьдесят глянь3ка
в окно».

Значит, сегодня. В городе ждали.
На побеленных
Ярких столбах птицы звенели, как
знойный мираж.
Много блистало звезд незнакомых
на встречных погонах.
Белый автобус ждал, чтоб вошел
неземной экипаж.
День, как и все, в марь суеты канул
бесцветно.

В женских глазах – или это казалось? —
тревога росла.
Темень упала. Многие люди, было заметно,
Шли на пустырь, где вширь открывалась
звездная мгла.

А над саманными двориками Тюра-Тама,
Одноколейкой, где мотовоз тормозил,
Тихое зарево шло, разгораясь упрямо,
Ветер устойчивый смутную гарь доносил.

Вспыхнул огонь. И болезненно-злыми
толчками
В небо провел огневую кривую черту —
Гром докатился. Ступень догорала
над нами —
Вот, отделившись, звезда поплыла
в черноту.

Там закричали, на пустыре. Рвали гармони,
Пили. И тосты звучали на всех языках.
И почему-то, стоя в халате на узком
балконе,
Плакала я, погремушки сжимая в руках.

Тихо вернулась к кроватке. Над спящей
мордашкой
Долго сидела, забыв про ночные дела.
Ужин готовила, шила, уснув над
рубашкой —
Маясь в подушках, звона ключей
или утра ждала.

Свет просочился, дымно укутал дремотою
зыбкой,
Запахом странным и нежным,
топотом где-то вдали.
Ты, оглушенный, кричал, сияя мазутной
улыбкой:
«Видишь? Тюльпаны! На Пуске! Ночью,
сейчас! Расцвели…»

На горячих песках Байконура
Погибают сухие ростки.
Как верблюжьи мохнатые шкуры,
Катит ветер слепые пески.

Там арыки беснуются в пене.
И, когда небеса проревут,
Отделение первой ступени
Наблюдает привыкший верблюд.

Приходили. Чуть кивали.
В пиалу зеленый чай
Наливали. Не вчера ли
Мы в Столешниках в подвале
Собирались невзначай?

Тот же стиль: вихры, проборы.
Скулы жестче. Тверже взгляд.
И совсем другие споры
Вас терзали, волонтеры,
Целый год тому назад —

Вы над чаем ворожите,
Как над гаснущим костром.
Ладно, так и доложите,
Что тоскливо в общежитье
Вам тащиться впятером.

Сам хозяин рад чертовски
Пропустить еще глоток:
Слишком шумно, по-московски
Закипает кипяток,
Слишком ал уже восток…

У космонавта ровный пульс на старте.
Нормален стрелок ход. Пищит прибор.
Качают кислород. Негромок хор
Эфира.
Но в болезненном азарте
В земной экран впивается дублер.

Он остается. Сколько трудных дней
Сближали их смертельные нагрузки!
А разлучиться надо здесь, на «пуске».
Дублер, придумай штуку посмешней!
Спасибо, брат. Вот это, друг, по-русски.

…Дублер! Твой пульс уляжется не скоро.
И знает тот, который на борту,
Что, если не осилит высоту,
Страшней не будет на земле укора,
Чем строгое сочувствие дублера.