Владимир Высоцкий - Я дышу, и значит – я люблю

Возведены на время бала в званье дам,
И кружит головы нам вальс, как в старину.
Партнерам скоро отлучаться по делам —
Спешить на помощь, собираться на войну.

Белее снега белый вальс, кружись, кружись,
Чтоб снегопад подольше не прервался!
Она пришла, чтоб пригласить тебя на жизнь, —
И ты был бел – белее стен, белее вальса.

Ты внешне спокоен средь шумного бала,
Но тень за тобою тебя выдавала —
Металась, ломалась, дрожала она
в зыбком свете свечей.
И бережно держа, и бешено кружа,
Ты мог бы провести ее по лезвию ножа, —
Не стой же ты руки сложа, сам не свой
и – ничей!

Если петь без души —
вылетает из уст белый звук.
Если строки ритмичны без рифмы,
тогда говорят: белый стих.
Если все цвета радуги снова сложить —
будет свет, белый свет.
Если все в мире вальсы сольются в один —
будет вальс, белый вальс.

Где б ни был бал – в лицее, в Доме офицеров,
В дворцовой зале, в школе – как тебе везло, —
В России дамы приглашали кавалеров
Во все века на белый вальс, и было все белым-бело.

Потупя взоры, не смотря по сторонам,
Через отчаянье, молчанье, тишину
Спешили женщины прийти на помощь нам,
Их бальный зал – величиной во всю страну.

Куда б ни бросило тебя, где б ни исчез, —
Припомни этот белый зал – и улыбнешься.
Век будут ждать тебя – и с моря, и с небес —
И пригласят на белый вальс, когда вернешься.

Ты внешне спокоен средь шумного бала,
Но тень за тобою тебя выдавала —
Металась, ломалась, дрожала она
в зыбком свете свечей.
И бережно держа, и бешено кружа,
Ты мог бы провести ее по лезвию ножа, —
Не стой же ты руки сложа, сам не свой
и – ничей!

Если петь без души —
вылетает из уст белый звук.
Если строки ритмичны без рифмы,
тогда говорят: белый стих.
Если все цвета радуги снова сложить —
будет свет, белый свет.
Если все в мире вальсы сольются в один —
будет вальс, белый вальс.

Я когда-то умру – мы когда-то всегда умираем, —
Как бы так угадать, чтоб не сам —
чтобы в спину ножом:
Убиенных щадят, отпевают и балуют раем, —
Не скажу про живых, но покойников мы бережем.

В грязь ударю лицом,
завалюсь покрасивее набок —
И ударит душа на ворованных клячах в галоп,
В дивных райских садах
наберу бледно-розовых яблок…
Жаль, сады сторожат и стреляют без промаха в лоб.

Прискакали – гляжу —
пред очами не райское что-то:
Неродящий пустырь и сплошное ничто —
беспредел.
И среди ничего возвышались литые ворота,
И огромный этап – тысяч пять —
на коленях сидел.

Как ржанет коренной!
Я смирил его ласковым словом,
Да репьи из мочал еле выдрал и гриву заплел.
Седовласый старик
слишком долго возился с засовом —
И кряхтел, и ворчал, и не смог отворить – и ушел.

И измученный люд не издал ни единого стона,
Лишь на корточки вдруг
с онемевших колен пересел.
Здесь малина, братва, —
нас встречают малиновым звоном!
Все вернулось на круг,
и распятый над кругом висел.

Всем нам блага подай, да и много ли требовал я
благ?!
Мне – чтоб были друзья,
да жена – чтобы пала на гроб, —
Ну а я уж для них наберу бледно-розовых яблок…
Жаль, сады сторожат и стреляют без промаха в лоб.

Я узнал старика по слезам на щеках его дряблых:
Это Петр Святой – он апостол, а я – остолоп.
Вот и кущи-сады, в коих прорва мороженых яблок…
Но сады сторожат – и убит я без промаха в лоб.

И погнал я коней
прочь от мест этих гнилых и зяблых, —
Кони просят овсу, но и я закусил удила.
Вдоль обрыва с кнутом
по-над пропастью пазуху яблок
Для тебя я везу: ты меня и из рая ждала!