Эрих Ремарк - Я жизнью жил пьянящей и прекрасной… [сборник]

Я понимаю, что иногда приходится переживать падения, когда одновременно рвутся многие нити. По большей части, в таких случаях помогают пережить потерю десять человек, которые продолжают, невзирая ни на что, трудиться, а не один, проявляющий слезливое сочувствие. Иногда, правда, его проявляют и два, и три человека одновременно; тогда можно немного отступить. (У мужчин тоже бывает нечто вроде женских месячных). Возможно, такое произошло и с Вами. В конце концов, мы же не лесорубы. Но наша способность к восстановлению выше, чем у мясников. Эта способность в Вас всегда меня поражала. Мне даже в голову не приходит, что может быть по-другому. Да оно и не происходит по-другому. Природа решила, что Вам надо собрать все силы, мобилизовать все резервы. Вы не сделали этого в полном здравии, и природа прибегла к более сильному средству.

Сделали это местные хвастуны — пусть копченая колбаса застрянет у них в кишках. Но все это не имеет никакого значения. Не хотите ли Вы на пару недель приехать в Париж? Деревенская жизнь делает человека деревенщиной; в Париже человек всерьез воспринимает важное, то важное, о котором он в иных случаях просто забывает. Один день в Лувре, и статьи из «Нойе Цюрхер цайтунг» перестают казаться Вам истиной в последней инстанции. Повторю еще раз то, что говорю всегда: я ничего не хочу менять! Вы тоже! Жизнь наша была полна чудес; она была добра к нам, она обогатила нас. Взамен она требует одного: бесстрашия. В дикой природе страх пахнет экскрементами. Утешимся же от наших бед; если бы не они, мы давно стали бы закостенелыми музейными экспонатами. Но нас питает неистощимое мужество. У Вас оно было всегда. Вам знакомо старое изречение Рихтгофена: «Вперед и не трястись! Не поддавайтесь дуракам!»

Надеюсь весной пересечь океан, и уж тогда мы с Вами достанем старый коньяк из моего погреба. Что бы ни говорил Вам доктор, старый коньяк — это самое лучшее, что можно придумать для греческих сердец.

Наилучшие пожелания Вам и фрау Эльге.

Ваш старый Ремарк.

Непременно напишите, что теперь Вы чувствуете себя лучше!

Бригитте Хорни

03.11.1950 (пятница)

Высокочтимая волшебница!

Всегда что-нибудь да должно прокиснуть! Тяжкие раздумья заставляют меня усмехнуться при воспоминании о твоем последнем звонке! Не уловила ли ты во мне черствость и бездушие из-за того, что я сказал о необходимости диктовать и о секретарше? Это несправедливо! Эллен Янссен ушла от меня со скандалом и великими претензиями — и мне пришлось для написания наиболее важных писем искать ей замену. И я ее нашел, женщину (59 лет), жену деревенского секретаря Аммана. Она живет в Локарно и имеет пятерых детей, а теперь приходит ко мне ежедневно на двадцать минут (дольше задерживаться она не может), чтобы печатать письма издательским прохвостам и адвокатам. Поэтому (как это ни стыдно) я вынужден спешить.

О, чудесная царапка! Уже во вторник я отбываю во Францию! Не знаю, где я смогу тебя настигнуть — если смогу! Позвони! Или застрели меня, вот тебе моя грудь.

Как у тебя дела с визой? Будь осторожна! С этой визой ты должна пройти пограничный контроль и в Нью-Йорке. В порту какой-нибудь ретивый иммиграционный инспектор, даже при действующей визе, может развернуть тебя.

Я тебя предупредил.

Скажи на милость, мстительная фурия, как я покажусь на глаза твоей матери, если ничего не смогу рассказать ей о тебе? Я должен твердо стоять на знакомой мне почве.

От волнения я выпил четыре бутылки водки. Дрожащими лапами я добавил туда слишком много глицерина, и она запахла бриолином. Четыре бутылки!

Да, кстати, где зеленая шаль? Она запала мне в душу.

Жалей и береги себя.

Антон, алкоголем подогретый.

Феликсу Гуггенхайму, Лос-Анджелес

Порто-Ронко, 15.12.1951 (суббота)

Господину

Доктору Феликсу Гуггенхайму

Дель-Валле-драйв, 6259

Лос-Анджелес, 48

Калифорния

Дорогой господин доктор Гуггенхайм!

В середине ноября я написал Вам письмо, которое, как выяснилось через несколько дней, оказалось излишним, и поэтому не было отправлено.

Между тем дело с Шерцем обернулось так, как я и предполагал. Согласно Вашему желанию я предоставил Вам полную свободу рук в переговорах и не вмешивался в них, хотя и не всегда считал верными способы, какими Вы их вели.

Вы пытались добром чего-то добиться от Шерца, однако этот подход медленно, но верно довел нас до роли нищих просителей, которым он в своем последнем письме высокомерно посоветовал проваливать ко всем чертям.