Антология - Советская поэзия. Том второй

И все же, и все же,
Хоть, знаешь, люблю,
Тому, кто моложе,
Тебя уступлю

Себя я ломаю,
Судьбу не корю.
Подобна ты маю,
А я — декабрю.

Два лезвия кинжала одного,
Они спиной обращены друг к другу
И меж собою делят оттого
Один позор или одну заслугу.

Ковать кинжалы получал права
Лишь тот, кто оружейником родился
И посвящен был в тайну мастерства, —
В горах обычай этот сохранился.

Кинжалу дан характер не раба,
Обоих лезвий клятва нерушима,
Но кто заверит, что непогрешима
В веках кинжала тайная судьба?

Достигший совершенного обличья,
В руке простолюдина и паши
Он отражал душевное величье
Иль низкое падение души.

Честь не двулика.
И не раз, бывало,
Кинжал надежно защищал ее.
Не потому ль два лезвия кинжала
Единое сливают острие?

Мерцает сталь холодная сурово,
И я желаю более всего,
Чтобы сливались истина и слово,
Как лезвия кинжала одного.

Может сердце поневоле
От чужой сжиматься боли,
Таково людское сердце.

Может, словно из алмаза,
Высекать слезу из глаза,
Таково людское сердце.

Может, полное усердья,
Быть вершиной милосердья,
Таково людское сердце.

И скрывать свою при этом
Может боль пред целым светом,
Таково людское сердце.

Есть сказка, что реки проложены птицами:
Копали они и потом, говорят,
Мешочки с землею несли вереницами
И, высыпав землю, летели назад.

А каня {40} 40 Стр. 132. Каня — чибис. над ними глумилась, смеялась,
И птицы послали проклятие ей.
Так каня с тех пор без воды и осталась:
— Пить-пить! — она просит до нынешних дней…

И в знойную пору, палима лучами,
Той редкою каплей она и живет,
Что тучка, дождем прошумев над лесами,
С далеких небес иногда ей пошлет.

Окончу я дело, которое начал, —
Я камни дроблю, разгребаю пески.
Под смех ожидающих легкой удачи
Копаю я русло своей реки.

И, в недрах струю обнаружив упрямую.
Хочу, чтоб она разлилася волной —
Не Волгой широкой и даже не Камою —
Хоть Беседью б только — моею, родной.

Я жажду работы и думаю часто,
Окончивши честно свой день трудовой,
Что жить невозможно, как каня несчастная,
Одной только каплей воды дождевой.

Есть на северо-западе русское место Лажины.
Как у нас в Беларуси,
Там вербы растут и рябины.

Там желтеют
Болотные ряски.
Как в Беларуси,
Там ржавеют
Фашистские каски,
Как в Беларуси.

Там могила есть братская рядом с деревней Лажины,
Белорусские парни
Там головы честно сложили.
Мы без слез их хороним
И помним
О клятве своей неизменной.
Наши слезы стыдятся
Винтовок и касок военных.
Мы не плачем, хоть знаем: не просто солдатские кости
Прячем мы под холодный песок на печальном погосте.
Сыплем землю на руки, которые сына носили,
Сыплем землю на ноги, что землю свою исходили.
Ноги просятся встать, их дороги войны не согнули,
Но вогнали в могилу
Их силу
фашистские пули.
Руки просят обнять
Еще сирот своих ненаглядных,
Но уже не подняться, не встать
Им из братской могилы прохладной.
Хоть и эта земля принимает их с воинской честью,
Но хотят они видеть хоть горстку земли из Полесья.
Только где ее взять?
Как они Беларусь покидали,
То в дорогу с собою
Мешочки с землею не брали…
Что им горстка земли, если вся им нужна непреложно,
А в мешочке дорожном
Вместить ее всю
Невозможно.
Ты попробуй в дорогу забрать те поля, те луга и криницы,
Пущи те, что лишь в сердце, лишь в сердце сумеют вместиться.
Беларусь моя, как же хочу тебя видеть я снова,
Весь чабор твой и вереск лесной,
Чуять запах сосновый…
Сердце просит в пути повстречаться
С тем, что с детства любили;
Я тумана хочу наглотаться,
И ветра родного,
И пыли,
Наглотаться хочу за себя и за них.
Им не встать — их песок засыпает;
Мне небес не хватает твоих,
Мне твоей синевы не хватает…
Мы друзей засыпаем землей —
Ленинградцы, татары, узбеки —
И клянемся,
что кровью чужой
Вспоим мы белорусские реки.
Мы салют отдаем,
помним клятву свою неизменно,
И не плачем мы —
слезы стыдятся доспехов военных.