Именно об этом свидетельствуют примененные в гимне языковые средства (в китайском оригинале) — своеобразный лексический состав, сочетания иероглифических обозначений, встречающихся в других поэтических произведениях не фольклорного происхождения, характерные для литературной поэзии, стилистические особенности речи.
Близок гимну «Благодарение за урожай» по смыслу и средствам художественного воплощения другой гимн в этом же разделе— «Урожай». В гимне «Урожай» встречаются даже буквальные повторения отдельных выражений и фраз, содержащихся в гимне «Благодарение за урожай», например: «Всякого хлеба посеется ныне зерно, жизни зародыш в себе заключает оно»; однако в целом для гимна «Урожай» характерно более возвышенное, подлинно патетическое звучание:
...Толпами, толпами вышли жнецы на поля,
Грудами хлеба покрылась повсюду земля.
Груд мириад-мириады! Скопилось зерно —
Будут и крепкое, и молодое вино.
Жертвами дедов и бабок своих одарят:
Хватит вина, чтобы выполнить каждый обряд.
(IV. III, 5)
«Книга песен» раскрывает древнюю эпоху истории китайского народа, быть может, полнее и глубже, чем многие исторические, этнографические и другие работы о китайской старине.
«Шицзин» может быть рассмотрен с различных точек зрения. Книга эта может быть рассмотрена, как памятник исторический, так как содержит ценнейшие сведения о социальном строе древнего Китая, общественных отношениях, обычаях и обрядах, сохранившихся от еще более далеких эпох, о развитии материальной культуры в эпоху Чжоу,— словом, воспроизводит жизнь древнего Китая во всем ее многообразии и с редкой полнотой. Книга может быть рассмотрена как часть конфуцианского канона,— в этом случае на материале комментариев различных эпох на «Книгу» можно было бы проследить борьбу нескольких школ внутри конфуцианства и эволюцию этого учения; можно было бы ознакомиться на материале книги и комментариев к ней с конфуцианским учением об «идеальном порядке вещей, правления и обрядов», с конфуцианскими идеалами государственности и политическими устремлениями конфуцианцев. «Шицзин» может быть рассмотрен и как ценнейший материал для лингвиста,— как памятник архаического китайского языка и как средство к раскрытию его древней фонетики. С помощью этой книги может быть прослежена эволюция китайского языка, переход его от одних форм к другим. Каждая из перечисленных точек зрения вполне закономерна и требует своего особого метода и своего подхода к «Книге песен».
Наконец,— и это самое важное для вас,— «Шицзин» может быть рассмотрен как памятник древней китайской литературы, как составная часть литературы мировой. Тем более важно не только научное исследование этого памятника, но и ознакомление с ним советского читателя с помощью возможно более адэкватного литературного перевода. Это ставит перед переводчиком особые задачи и подсказывает ему особые методы разрешения этих задач. Язык памятника является языком архаическим, непонятным без комментария не только современному, но даже и средневековому китайцу, но вместе с тем язык памятника является и живой стихией, которой свободно владели древние поэты, создавшие этот памятник. Казалось бы, что переводчику надлежит пользоваться языком по крайней мере «Слова о полку Игореве», чтобы соблюсти пропорции между современными и древними языками, но, во-первых, это потребовало бы перевода с перевода; во-вторых, переводчик должен сопоставить китайскую языковую стихию со стихией русского языка, которым он владеет, т. е. с современным русским языком. Требуются, очевидно, иные средства и методы для передачи присущего памятнику древнего стиля и духа.
Прежде всего необходимо сближение языка перевода с языком и стилем лучших русских переводов древней классической литературы. Обычно стихотворный перевод треоует передачи следующих элементов чужого стиха: а) образов подлинника, б) ритма и просодии, в) архитектоники строк с сохранением системы рифм подлинника. Но первое же из этих требований заставляет переводчика «Шицзина» в ряде случаев отклоняться от точного перевода оригинала: например, точная передача названий некоторых растений едва ли возможна, так как их вообще нет в русском языке; названия же других (как, например: божье дерево, заячья капуста, пастушья сумка и т. п.) заведомо исказили бы китайский образ. В поэтическом переводе невозможно вставить латинские названия, как это имеет место в переводах научных, филологических,— и это вынуждает переводчика прибегать к каким-либо «заменителям», применяя в переводе названия сходных по своим качествам растений и давая в ряде случаев в примечаниях их латинские названия. Сохранять везде китайские названия растений не удается, не впадая в чуждую русскому переводу экзотику.
Читать дальше