Array Антология: В начале всех миров

Куда
я бежал по надменной орбите?

Мне уже не узнать. Все слабей
и слабей контрабасовый окрик
за плечом. Будто некий джазмен
окосел от паршивого виски
и промазывает по струне…

Скоро шлепнется овод, и я,
то есть Ио… мы будем свободны.
Как задорно выбрыкивать ей
на густых виртуальных лужках!..

Ну а я…

Дорог мне и почетен венок,
что получит гонец марафонский.

Припомни, Ясон,
когда ты разбрасывал зубы дракона,
один не попал ли в сандалию,
не угодил
случайно как раз под тугой ремешок
из крепкой греческой кожи
и там затаился? Нет?

О, боги нам мстят,
подмешивая в гончарную глину
половы с соломой!

Ты вез, как этрусскую вазу,
свое послезавтра,

и рядом с тобой
звенел триумфально натянутый парус.

Команда подсчитывала барыши.

Любовно круглилось плечо
тебя обожающей юной Медеи.

Выскакивал из белой пены дельфин.

Богиня Афина
в свободно спадающем пеплосе
ультрамарина,
в котором блистает лучами
ее раззолоченный шлем,

благожелательная и простая,
склоняясь над амфитеатром —
над мраморным ульем со зрительским роем —
внимает раскатистому рокотанью,
как будто держа возле уха
громадную раковину из пучин.

«Поэзия смертных порою бывает бессмертной», —
так мыслит она, вероятно,
дивясь колоссальному эху,
заполнившим город ее звуковым колебаньям.

Они же все ширятся дальше и дальше,
стасим за стасимом,
виток за витком,
векам закаляя сладостным ужасом душу.

Мощный победитель Агамемнон,
прочитай «Арес» наоборот!..

Капли крови – юркие улитки,
ожерелье плотоядной смерти.

Стоит первую пролить, и нижет
бесконечно бусы Немезида.

Чу, в потемках ящик отпирает,
словно одержимая, Пандора…

Крышку не захлопнуть никому!

Недалекий воин Агамемнон,
прочитай «Арес» наоборот!

Это изображенье из бронзы
(о чем не догадываешься ты, слава Богу)
будет потом переплавлено в пушку.

Легконогая нимфа
с нежным налетом патины
трансформируется в коренастого единорога,
изрыгающего картечь во врага.

Но пока что мечтай о бессмертии,
славе,
задержав на секунду резец,
чтобы полюбоваться
одним из недолгих мирных закатов.

В моем саду
роз алые водовороты.

А ты их краше,
стройней. Желанней…

Когда ты втягиваешь меня
в свою судьбу,
когда поглощаешь,

лишая рассудка,
как делает Лета,
то я уж не я,
цветы не цветы —

а хищные омуты
с зазубренными краями!

Склоняюсь к ним, нюхаю…
Вижу Эрота:
Сафо дожидается, чтобы столкнуть!

Я даю тебе волю,
узник в удушливых кольцах!
И твоим сыновьям.

Что же проще:
фантазией одного заковать,
а другого – порвать договор,
на котором нет оттиска, подписи смыты?

Пусть двойник твой
в музее тешит зевак,
возводя беспрестанно горе
осушенные коршуном времени очи,

ну а ты гостем будь
у меня за столом.

Отдохни,
закуси и отведай вина.

И ни слова об участи тех,
кто решался на правду.

Психея моя вещая,
ступай босиком
по извилистому коридору
в танцующих отблесках факелов.

Психея моя вещая —
путем воскресающей чистой богини,
очищенная от сует.

Еле-еле брезжит во мраке
намек на спасенье.
Пускай!

Психея моя вещая,
ступай к светляку,
затеплившемуся во мраке,
ступай.
С рассветом
покажет тебе
жрец оперившийся колос
из нового урожая,

и ты, догадавшись о главном,
на землю рухнешь в слезах!

Мы просрочены на длительность своих дрянных жизней,—
Останови меня, когда захочешь, чтобы я поставил точку.