Анатолий (Джордж) Гуницкий - Осторожно! Играет «Аквариум»!

Коньяк? Водка? Виски?

Нет, Джордж не помнит. Боб, видимо, тоже. Зато Джордж помнит, как Боб сказал что-то вроде: «Выпьем, что ли, в первый раз за тридцать лет…»

Преувеличения в его словах не было ни малейшего.

Джордж мне говорил, что во время обучения в 429-й, в классе примерно в восьмом, он и Валера Обогрелов (да-да, тот самый, который так и не стал аппаратчиком «Аквариума», а с воистину маниакальной жадностью погрузился во все телевизионное) стали издавать стенную газету под оптимистическим названием «Вечерний Бедлам». Боб тоже затеял стенгазету (или сделал просто подборку из листов бумаги) и назвал ее «Тупые Известия».

Он учился тогда в седьмом классе. Однажды на какой-то очередной линейке в школьном коридоре преподаватель математики Петр Иванович, человек ничуть не злой, во время своего бог знает чему посвященного выступления сообщил, что «в седьмом «Б» классе издается остроумная и неплохая стенная газета, правда, под оскорбительным для ее редакции названием».

Про «Вечерний Бедлам» он ничего не сказал. Видимо, не довелось ему еще это издание прочитать. Петр Иванович курил «Беломор», причем делал он это прямо во время уроков, с очевидным кайфом, возле приоткрытой форточки. Но однажды у него кончились папиросы…

…и он стрельнул у одного из одноклассников Джорджа (в то время еще, естественно, Толи) болгарскую сигаретку. Стрельнул. Выкурил. Потом развел руками и с улыбкой сказал: «Вкусно. Да не сытно». А этот одноклассник вроде бы достаточно рано спился. Фамилия его была Васильев.

Боб, Джордж и Валера – все они любили ездить в аэропорт. Жили не очень от него далеко. Никуда еще не летали. Незачем, не нужно еще было им куда-нибудь летать. «Аквариум» тогда даже еще и не начинался. Но в аэропорт ездить любили. Ездили туда часто. Автобус номер 39 довозил в аэропорт довольно быстро. Прежде аэропорт не разделялся на «Пулково-1» и «Пулково-2» и был только там, где теперь находятся международные авиалинии. Ходили, бродили, смотрели на расписание рейсов. Однажды, когда Джордж, Боб и Валера пошли назад пешком вдоль шоссе, они стали поджигать траву. Хорошо загорелось. Классно. По-настоящему! Корпус аэропорта находился метрах в трехстах. Трава, кусты вовсю пылали. Джордж даже немного смутился. Начинался настоящий лесной пожар! И аэропорт еще рядом! Но обошлось. Никто, ничего, никого. Смеясь, дошли до автобусной остановки и довольные поехали домой. «Аквариум» тогда еще только начинался. Или даже еще не начинался. Что, в общем-то, одно и то же.

Джордж мне говорил, что Боб почти постоянно что-то пел – песни «Битлз», Кэта Стивенса, Саймона, Дона Маклина. Шел и пел, порой даже довольно громко. Иногда, когда летними вечерами Боб возвращался домой, то Джордж, услышав его голос, выходил на балкон. Во всем этом была какая-то настоящая, цельная, вполне законченная гармония. Золотое сечение жизни в начале семидесятых. Нет, иначе и не скажешь. В те годы ни Боб, ни Джордж такими категориями еще не мыслили, но в то же время они уже недалеко от них находились. Людмила Харитоновна побывала в Италии и привезла Бобу настоящие джинсы. А Джорджу вскоре родители дали тридцать пять рублей для покупки в соседнем доме у некоего Рудика темно-синих вельветовых джинсов. Тоже фирменных. Боб потом с особенным значением говорил, что это «настоящий джаггеровский вельвет». Можно было подумать, что он тогда щупал джаггеровские вельветовые джинсы.

Когда Джордж забрался на песчаную гору, то он увидел, что окружающий его мир исполнен высшей целесообразности. Прежде он этого столь отчетливо не замечал.

Впереди, сбоку, дальше, повсюду, за песчаными лабиринтами, за непостижимым переплетением яркой и ласковой зелени спокойно дышал залив. Издалека было видно, как изредка – иногда – эпизодически – негромко – почти сонно вспучивались и вскрикивали волны. Боб и Джордж жили на Алтайской улице, школа была рядом, тоже на Алтайской, а Валерий Обогрелов – тоже рядом, но на улице Типанова – и это был один микрорайон. Отец Валеры работал где-то в пригородной зоне, у него была там квартира, где он проводил большую часть своего времени. Иногда, во время его отсутствия в Ленинграде, Валера with a little help from me friends потихоньку уничтожал семейные запасы коньяка. Или водки? Да нет, вряд ли водку, ведь она тогда в наших кругах еще не слишком котировалась. Но однажды, когда отец приехал и спросил, куда же подевалась бутылка с крепким напитком, Валера развел руками и лаконично ответил: «Пропало». Вообще-то с Валерой приключалось немало забавных историй. Джордж рассказывал, что Валере удалось страшно запугать, затерроризировать и замистифицировать одного парнишку из младших классов. Который, на свою беду, жил в его же парадной, в соседней квартире. Валера, который, увы, так и не стал аппаратчиком «Аквариума», внушил своему соседу, что сотрудничает с какой-то разведкой; Джордж вспоминает, как его невысокий и спокойный приятель превращался в злобного монстра, орал, отдавал жуткие какие-то приказы, требовал знать назубок радиодело, посылал парнишку в аэропорт, чтобы встретить какого-то шпиона, прилетевшего из-за границы с неким заданием, а когда посланный никого не встречал и к нему никто в аэропорту не подходил и никакого задания не передавал, то он ни с чем возвращался домой… И тогда начиналась страшная разборка! Помимо этого несчастному юному соседу было велено выслеживать Крайха, немецкого шпиона. Крайхом стал пожилой человек, руководивший в подвале парадной, где жил Валера, кружком моделирования чего-то. «Крайх» подолгу бродил по микрорайону, отыскивая на свалках и на помойках интересующие его предметы и вещи, которые он потом использовал в своих технологических метаморфозах. Когда Джордж открыл Остров, то он сразу же сообщил об этом своим аквариумным друзьям. Боб узнал про Остров и одним из первых туда приехал. Джордж рассказывал мне, что прелесть старого Острова объяснить невозможно. Как нельзя объяснить любовь, музыку, поэзию. То есть объяснить-то – рассказать – изложить – обрисовать – перетереть – пережевать – и раздробить словами в самом деле можно что угодно, но вы только тогда представьте себе чудеса и прелести перетертой любви, раздробленной музыки, пережеванной поэзии… Вы захотите иметь с ними хоть какое-нибудь дело?