Array Антология - За границами снов

Мастерица-луна ткет из бисера звездный ковер.
Ты стоишь на ветру. На одной из бесчисленных станций.
Между нами билет, РЖД и отложенный спор.
Вот звезда сорвалась, хочет спрятаться за семафор.
Загадай про меня —
Я хочу для тебя исполняться.

Рядом курит старик, предлагает продолжить банкет.
Ты стоишь и молчишь. И жуешь привокзальную пиццу.
Проводница кричит, угрожает закрыть туалет.
Исполняет пакет на перроне нехитрый балет.
Помечтай обо мне —
Я хочу тебе ночью присниться.

Воскресный город. Ночь. Луна. Балкон.
Пар изо рта в фонарном свете вьется.
Сосульки блестками. Дом рвется ввысь колодцем.
И сердце бьется медленно, легко.

А завтра день, и суета, и люди.
Машины, гам и смог, звонки, дела.
А нынче – блеск оконного стекла,
И за стеклом свет чьих-то сонных судеб.

Чуть окна гаснут – бисер звезд горит.
Мне некуда спешить – зависло время.
Дом полон тишины и сновидений.
Весь двор залит покоем до зари.

Жизнь кончается так же, как банка сгущенки:
Вроде только открыл – и почти сразу пусто.
А вдали нечто светлое – парень с девчонкой
Встали под фонарем и беспечно сосутся.

Помолиться бы мне, щедро ложью украсить
Бестолковые дни и бессонные ночи,
Что не зря ел и спал, что не зря губы красил,
А чего-то постиг,
обессмертил
и проч.

Ну что вы,
Товарищ
Таракан,
Ползаете деловито,
С окаменевшим кефиром стакан
Огибая брезгливо-сыто?
Размороженный раскисший сырой пельмень
Откусив,
Оставлю вам, как другу лучшему —
Грызите, щупайте усиками, топчите лапками,
КАК ОНА МОЮ ДУШУ!
Ни пить, ни есть, ни в кино без нее – скука!
Богиня,
Заинька,
Сука!
Смеялась, шуршала, вгрызалась в печень —
А от этого до сих пор не лечат!
Куда смотрят Минздрав, полиция, дезинсекция…
Как разгрызенный пельмень – сердце.

Я на кладбище снов обновляю кресты,
Две монетки поверх век умерших иллюзий.
Все колени истер, соблюдал все посты,
Думал – бэтмен и бог, оказалось – что лузер.

Снова нужен апгрейд, индульгенции в долг…
На асфальт с облаков иллюзорного рая…
Крылья не отросли, парашют не помог…
Я опять виноват, я опять умираю.

Снова слаб и не горд. Снова жалок и мил.
За ошибки и риск в мути одномоментной
Я прошу извинить, я прошу новых сил,
Чтобы снова ползти в направлении света.

Посыпаю голову пеплом из урны деда,
Ах, старик извертелся бы, не кремировали кабы.
Я не столько принципиальный, насколько вредный,
Как мальчик, воспитанный запонками западной «прады».

Смотрю каждый день в зеркало и пытаюсь быть лучше,
Прячу смущенно следы укусов под шарфом,
Я отредактированный, приличный и скучный,
Как мальчик, воспитанный книжным шкафом.

Ужасно не люблю мыть за всеми посуду
После щенячьих прощений и щемящих прощаний,
Я простой, наивный и матерно-грубый,
Как мальчик, воспитанный кастрюлей со щами.

По пути следую бестолково, беспечно и слепо,
Отбиваю друзей, прибиваю гвозди, набиваю шишки,
Я слегка неприлично, смешно и нелепо из теплой плоти слеплен,
Как мальчик, воспитанный плюшевым мишкой.

Открываю рабочий стол – там показывают мою спину,
Сижу и колю орехи последним айфоном,
Я задерганный, общительный и позитивный,
Как мальчик, воспитанный домофоном.

Над землей, над балконом, над собой возвышаюсь третьим Римом,
Напоенный кефиром, сосиской и эпической силой!
Я святой, могучий и неизмеримый,
Как мальчик, воспитанный великой Россией!

А я проснулся: нет сугробов, солнце в глаз.
А я проснулся: в парке, трезвый, голый, злой.
Спал целый год. И вдруг – декабрь – ну вот те раз!
Пойти б домой. Но не понятно, где «домой».

Зато в носках. А в них заначка – шоколад.
Сижу, жую, гляжу: по парку бродит Бог.
Ну, я к Нему скорей бегу, мол, как же так?!
А Он, как будто ни при чем: «Привет, сынок!»
Кричу ему: «Три дня осталось! Как успеть?!