Array Антология - До горизонта и обратно

Работал в химической промышленности. Эксперт ООН по огнезащитной обработке тканей.

Переводил по заказу Министерства культуры СССР английских драматургов (X. Пинтер, Д. Эикберн).

Из интервью с автором:

Родился в семье большого ученого. Профессией, которая кормила, стала химия – занятие творческое, как музыка или стихосложение. В новую эпоху работал как со старой гвардией, так и с новыми депутатами, верящими в рынок так же, как недавно верили в комсомол. Жил и работал несколько лет в Голландии, где понял настоящую цену капитализму и социализму, а также свойства юридической и судебной системы Запада. В России с группой товарищей построил и запустил в эксплуатацию новое химическое производство.

© Синягин М., 2017

Под сводами обширного судебного зала раздался гром молотка и голос судьи:

– Приговор именем Российской Федерации зачитает известнейший поэт Смутьян Безродных.

Встал худощавый в черном костюме человек и с горящим взором стал нараспев читать по памяти:

Огромный зал был разделен на несколько неравных частей: на скамье подсудимых за золотистой решеткой сидели импозантные люди, все как один в приличных костюмах от Brioni, золотых хронометрах, туфлях крокодиловой кожи, элегантно причесанные и пахнущие одеколоном Pasha de Cartier. Некоторые негромко разговаривали по золотым мобильным телефонам Vertu. Один из них, закончив разговор, достал из кармана брюк три золотых яйца с эмалевой картинкой и начал ловко, как цирковой артист, жонглировать ими.

– Ай да Витька, ай, да мастер трюков! – раздались вокруг восхищенные голоса, – молодец, твердо держит позицию!

– Да я могу и всеми пятнадцатью жонглировать, – скромно прошепелявил и потупился седобородый Витька, – да только не захватил сегодня все с собой, дома-то целее будут.

– Сейчас дочитает поэт приговор, и станет ясно, будет ли целее дома, – участливо обратился к Витьке сидящий в окружении красавиц-секретарш лысоватый, не старый еще человек, – может, и самих домов не останется?

– Как это не останется!? – загалдел вокруг знающий народ, – статью о конфискации не мы ли отменили? Ты, Володька, в своем Норильске совсем от жизни отстал! Ну хоть у Мишки своего спроси.

Володька бросил свирепый взгляд на высокого худощавого брюнета, но тот этого взгляда совсем не заметил и поэтому никак на него не отреагировал. Вместо этого он спросил у задумчивого и скромного еврея молодых лет:

– Ром, ты ведь спортивный рынок изучал? Скажи, что теперь даст больше отдачи: футбол или баскет?

– Это смотря где: в Америке – баскет, а в Англии – футбол, конечно!

– Спасибо, а то мне как раз командочку предложили, думаю, надо взять!

– О душе, душе надо думать! – встрял в разговор остроносый пожилой гражданин с пронзительным взглядом и волнистой, зачесанной назад шевелюрой, – что вы все спорт да спорт? В церкви, в храмы наши родимые, православные надо вкладываться. Грехи-то церковь нам отпускает, больше некому, нету теперь парткомов.

– О каких грехах ты, Василь Васильич, говоришь? Нету на нас грехов, чистые мы, все у нас по закону. Это вы с Алишером нагрешили по молодости, вам и надо отмаливать, а мы при чем?

– Миш, это ты мне про законы толкуешь? А кто и как их принимал? Сколько бабла вы на Охотный занесли? Не поделишься тайной?

Никто никакой тайной делиться не стал, поскольку в этот момент в зал вошла и отвлекла внимание небольшая, но сплоченная группка людей, несущая по центральному проходу транспарант: «Свободу Михаилу Борисовичу».

– Вот еще одного вашего отмазывать пришли, – продолжил неприязненно Василий, – сколько он денег на этих демонстрантов перевел – уму непостижимо! Лучше бы детям, что ли, помог?

Разволновавшийся поэт подошел к апогею своего выступления и пафосно воскликнул: