Нина Ягодинцева - Избранное

Поёшь ли, тихо ль говоришь –
Алмазным пламенем горишь!

И слышно только снежный хруст
Да тишину над долгим воем.
Здесь душу покидает Русь
И начинается неволя:

Вдыхаешь в молодую грудь
И степь, и смерть, и снежный путь.

А воздух зол, как тетива,
Свободы ждущая веками,
И всходит белая трава
Вокруг горячего дыханья:

Спеши! Наградою тебе –
Деревня, люди, ночь в избе…

Печальница и мастерица
Сегодня сидит без огня.
Далёкий фонарь серебрится
В морозных узорах окна.

Ей кажется: бросишь работу –
И время затянется льдом,
И можно дождаться кого-то,
Кто ищет затерянный дом.

Не цепи смертей и рождений
В предчувствии гласа трубы,
А ветхая ткань сновидений
С серебряной нитью судьбы.

И если расправить руками –
Увидишь в сплетении строк
Горящий на пепельной ткани
Серебряно-светлый цветок.

И пламя займётся иное,
И вспыхнет растерянный взор:
Какой бесконечной зимою
Рождался прекрасный узор!

Какие холодные дали
Свирепо дышали в стекло!
Как руки томились и ждали –
Но вечное время прошло.

Как я люблю этот поздний покой –
Низкое небо над белой рекой,

Выстланный снегом каменный мост,
Иву с охапкой брошенных гнёзд,

Издалека, где всходила заря, –
Бурое зарево монастыря,

Много ли, мало ли вёрст и веков
Шелест полозьев, удары подков,

И над покорным молчанием изб –
Флюгер безумный, жалобный визг…

Мы не умерли и не смирились,
Но взгляни на далёкий закат:
В синем дыме цветёт амариллис –
Это гибнет оставленный град.

Закоптились небесные своды
До глубокой ночной черноты.
В тайном городе нашей свободы
Догорают дома и мосты.

Нам не слышно, как мечутся крики
От огня до небесной реки.
Там горят наши мёртвые книги,
Наши дерзкие черновики.

Светлеет – словно тонкий лёд
Легко расходится в реке.
Тележка дворника поёт,
Поёт на птичьем языке.

И молодое деревцо
Едва лепечет под окном,
Слепое повернув лицо
Туда, где солнце будет днём.

На миг попробуй замереть,
Закрыть послушные глаза:
Звенят, как праздничная медь,
Малиновые голоса.

О, лёгкий утренний полёт
В пустое небо без примет!
Слепой и тонкий тополёк
Листвой ощупывает свет.

Индийские камни на смуглой руке –
Не сон ли тяжёлый, не путь ли кровавый?
Но нет – это к тёмной прозрачной реке
Текут и текут бесконечные травы.

Но нет: это мягко ступает носок,
Но нет: это гул золотого браслета,
Ладонью прижатый горячий висок,
И слёзы, и страх, и мольба до рассвета.

Но нет: это заполночь мимо светил
Ночных – проскользнула в холодных глубинах
Случайная тень ослепительных крыл,
Тревожных и царственных –
Голубиных.

Перед крыльями твоими
Замираю в тайном страхе:
Вот какие в поднебесье
Иногда летают птахи!

И гудит, пластая воздух,
Крыл томительная бронза,
И глаза твои слепые
Смотрят пристально и грозно.

Но когда же ты летаешь
В пустоте над облаками,
Если даже нынче утром
Ты сидишь на чёрном камне,

А среди крестов и клёнов
Шумно листья облетают,
И хрипатые вороны
Тучи снежные скликают,

И полны густого света
Неопрятные аллеи –
Кажется, не хватит силы
Удержаться на земле…

Как ворон, замерев над спящим Вавилоном,
Услышишь: ворота откроются со стоном,
Медлительный рассвет восходит на холмы,
Становится светло, но порожденья тьмы
Ещё тревожат сны, ещё в глухих трущобах –
То крадущийся шаг, то мерзкий хриплый шёпот.
Великий город спит роскошным сном блудницы,
И тьма глядит на свет сквозь узкие бойницы –
Туда, в туман полей. В привычной бедной сини
Мерцают купола погубленных церквей.
Жестокий царский труд напрасен – быть пустыне
На месте праздной родины твоей.
Покорствуя, сойти? Восстать ли против Книги,
Тысячелетний рок, как прах, смахнув с весов?
Но сквозь любой толпы приветственные крики
Ты слышишь гневный хор высоких голосов –
И нестерпимо сквозь небесный белый дым
Сияет юный Иерусалим.