Нина Кондратковская - Сердце-озеро

В тридевятом царстве-государстве
Мальчика крестьянка родила.
Добрая волшебница на счастье
Добрые дары ему дала.
От небес таланта попросила,
От лесов и речек красоты,
От людей терпения да силы,
От полей сердечной доброты.
Но колдун, кощеево отребье,
Налетел и, плевелы соря,
Колыбель обвил железной цепью
И сказал:
— А это — от царя.
Матушка сыночку улыбнулась:
Может, вправду вырастит орла,
Да цепей кощеевых коснулась,
Услыхала звяк — и померла.
Сироте не место в теплой хате.
Ветром чесан, дождичком помыт,
Смалу в барском доме на подхвате,
Хоть не больно сыт, да больно бит.
Не ленивый и не супротивный,
А в повадках вроде все не так:
День-деньской глазеет на картины
И людей срисовывать мастак.
А когда в семи верстах артелью
Мастера расписывали храм,
Как шальной, он целую неделю
К богомазам бегал по утрам.
Мир чудес — то благостный, то страшный,
С головой мальчонку полонил,
А к нему приглядывался старший:
— Как зовут тебя?
— Меня-то? Нил.
— Ну, а чей же ты?
— Господский, знамо.
— А сюда кто манит калачом?
Взяли на смех:
— Лезь, работай с нами!
— Я смогу! Я только не учен!
Старику мальчонка полюбился:
Одержим, с такого будет прок.
Пригляделся, с барином срядился
Обучить, а там и на оброк.
Да как взял его в хомут да в шоры,
Засупонил, подтянул узду
И погнал — все в гору, в гору, в гору
От страды на новую страду.
Наставлял, кидая в жар и трепет,
Словно гвозди, всаживал слова:
— Мастерство бесстрастия не терпит,
Всяко дело выстрадай сперва.
Да беги от праздного веселья,
Милосердьем душу береди,
Не касайся до хмельного зелья,
Не блажи, на девок не гляди.
И еще внушал:
— За все ответствуй,
От мирских соблазнов отрекись,
Свой талант великой правдой пестуй,
Сердцем грей податливую кисть!
Не тянулся Нил к житью иному,
А терпел, работал и терпел.
К богомазу, как к отцу родному,
Всем сиротским сердцем прикипел.
Называл его заглазно батей.
Не сказал ни слова поперек.
Был суров, но справедлив Игнатий
И от скверны Нила уберег.
Грамотеем сделал, книгочеем,
Сам до книг охочий богомаз,
А в избе убогой, как в пещере,
И в застолье — хлебушко да квас.
Взять бы да порадовать парнишку,
Хоть чуток заробленного дать, —
Так ведь все до грошика в кубышку
Клал старик, от скупости, видать.
А чтобы с дружками на гулянку —
Где уж: без поддевки, без сапог!
Сдал урок — и снова в ту же лямку,
И уже не тянет за порог.
Да и дело спорилось, манило,
А работа всласть не тяжела:
Тронул охру, киноварь, белила —
И под кистью сказка ожила.
Шибче время закрутило спицы,
И уже заказам нет числа.
Рос оброк — и слава живописца
Родилась, окрепла, возросла.
А писал он молодых и старых,
И купцов дородных, и господ,
Важных барынь, продувных гусаров,
Духовенство и чиновный сброд.

Раз вдова, помещица, прислала
Лошадей. Сынок ее, корнет,
За отчизну пал. Но что ей слава!
Ни могилки, ни портрета нет.
— Нарисуешь, бог тебе поможет.
Что скажу — на холст переноси…
Он — пригож…
Да мало ли пригожих
Сыновей у матушки Руси!
И художник то штрихом, то цветом
Подбирал глаза, улыбку, бровь.
А меж делом, под весенним цветом
Молодая заиграла кровь.
Барыня сиротку воспитала
Для услуг. Да так, чтобы она
И романы на ночь ей читала,
И была учтива и скромна.
И таскала барыня, скучая,
День и ночь служанку за собой:
— Неонилка! Завари-ка чаю!
— Неонилка, выдь да песню спой!
— Почитай на сон. А утром рано
Ехать в город ты со мной должна…
Лучше б не читать ей тех романов,
Если крепостною рождена!
Как же юным под сиротской стужей
Не услышать сердца перебой
И не протянуть друг другу души,
Рабской породненные судьбой!
А весна охапкой, не по горсти
Им тянула в окна, не стучась,
Белые жасминовые грозди
И листвы затейливую вязь.
И писала этой тайной вязью
Вечно молодые письмена
О любви и о неверном счастье,
Что короче, чем сама весна.
А работа шла. Портрет гусара
Живописец выполнил, как мог,
И, когда закончил, мать сказала:
— Ты вернул мне сына, видит бог!
Прослезилась, отблагодарила,
Расплатилась. Подали коня,
И шепнул тихонько Неониле
Он два слова:
— Ожидай меня.
И домой как вихрь.
А дома — горе.
Слег старик, на лбу холодный пот.
Хворый, он зачем-то ездил в город,
А теперь лежит, кончины ждет.
Непривычно ласково приветил:
— Сядь, сынок, поведай, не таи —
Что на сердце… Я давно приметил
Все печали скрытые твои.
И прервал признанье:
— Знаю, знаю…
Не мечи словами, как казной.
Неонила — девка крепостная,
Да и ты покамест крепостной.
Боже правый! Нил да Неонила —
Два раба — невеста и жених!..
И рука, слабея, осенила
На прощанье…
Сын к руке приник.
Глубоко глаза ушли в глазницы,
Отчий взор был темен и колюч,
— Дай шкатулку мне из-за божницы…
Отстегни с цепочки медный ключ…
Завещаю! Вот твое наследство.
Береги шкатулку. А пока…
Смерть за дверью… Надо оглядеться…
Позови…
— Кого, отец?
— Попа.